Мало помалу в Генри зарождалась обида. Она не вскипала, а текла медленно, как смола, обволакивая все на своем пути, людей и события, удерживая их в памяти.
Кто виноват? Он сам, раз поспешил появиться на свет, не дождавшись, когда отец с матерью окажутся в Африке и уж тогда не смогут его сбыть? Родители, присылавшие карточки, на которых обнимали маленьких лупоглазых дикарей? Или Тот, чьему зову они последовали?
Вот бы с кем-нибудь поговорить…
Но тетушка Беттани считала, что приготовлением обедов ее обязанности по отношению к племяннику исчерпываются. Школьный наставник по большей части дремал прямо в классе, а когда бодрствовал, то лупцевал шалунов тростью и заставлял их твердить зубодробительные имена древних королей. И хотя Генри бегал взапуски с другими мальчишками, катал с ними мраморные шарики и совершал рейды на окрестные сады, даже в разгар игры ему случалось затосковать. Крики сверстников, беспричинно-радостные и потому совершенно бессмысленные, не могли насытить его жажды.
Жажды слов.
Жажды слов, адресованных ему лично.
А время между тем ползло, скучно, как муха по пыльному окну, и хлебные крошки на столе казались огромными, как валуны, и взор вязнул в чернильных кляксах. Но в один прекрасный день тетушка Беттани показала ему телеграмму. Уилл и Элиза возвращаются в Англию! Настала пора отчитаться о построенных церквях и попросить у благотворителей денег на новые. Дел невпроворот, но сына они обязательно навестят. «Учи язык мбути» увещевала его телеграмма.
Генри попытался обрадоваться, но не получилось. Интуиция была настороже.
Слишком долго мистер и миссис Томпсон провели в джунглях. Закаляя тела против замысловатых тропических хворей, они начисто отвыкли от родных европейских. Вспышка тифа на корабле положила конец их миссионерской карьере. Обоих похоронили в море.
Даже оплакать родителей Генри не смог. Вязкая, густая обида никак не желала излиться слезами.
Но прежде чем тетушка Беттани дошила себе и племяннику траурные одежды, произошло событие, которое стряхнуло пыль с их маленького мирка.
Появление адвоката в ее коттедже привело тетушку в замешательство. Кто бы мог подумать, что Уилл Томпсон оставил завещание! И, что всего удивительнее, упомянул там кого-то, кроме своей паствы! Движимое имущество, как-то телега и коллекция душеспасительной литературы, отходили туземцам. Сыну он завещал дом.
Дом?! Позвольте, какой еще дом?
На *** Стрит, пояснил адвокат. Мисс Бентам, двенадцать лет растившая Генри на свои сбережения вместо того, чтобы жить на ренту от сего лакомого кусочка, возмущенно раскудахталась. Тогда адвокат повернулся к мальчику и на протяжение всего вечера беседовал только с ним.
Как выяснилось, дом был куплен предком Генри еще в середине прошлого столетия, но ввиду — тут адвокат замялся — определенных обстоятельств, долго там прожить ему не довелось. Сын невезучего предка тоже не спешил там селиться, так что дом пустовал до конца 18го века. Когда же с деньгами стало туго, туда въехал внук, но покинул новые апартаменты уже через неделю. На тот момент нестарый еще мужчина был белее собственного парика. Своему сыну он строго-настрого запретил переступать порог этого дома, причем во время сей достопамятной беседы бедняга собственноручно заколачивал дверь. Тем самым мальчуганом, что дрожащими руками подавал отцу гвозди, был дед Генри, в свою очередь передавший наказ Уильяму. Подобные суеверия приводили миссионера в исступление, но нарушить отцовский наказ он не смел — вдруг проклянет из могилы? Зато Генри он не только разрешил поселиться в доме, но и посоветовал устроить там христианскую читальню.
С утра пораньше, вооружившись ломом, тетушка с племянником отправились осматривать столь внезапно обретенную собственность. На улице кипела жизнь. Осовело хлопая окнами со сна, пробуждались дома. Зевали, выпуская на рынок кухарку, и вежливо приоткрывали рты для нарядных дам, пришедших навестить хозяйку в 11 утра, вздрагивали от двойного стука почтальона и надменным молчанием встречали уличных торговцев.
Только один дом держался в стороне от всей этой кутерьмы. Закрыв ставни, он спал и видел плохие сны. Краска на фасаде облезала хлопьями, перила торчали вкривь и вкось, наслоения копоти на давно не чищенном крыльце могли заинтриговать и палеонтолога. Но все это можно починить в два счета, курлыкала тетушка Беттани.
Она откинула с лица траурную вуаль и прицелилась ломом к доскам, но Генри опередил ее и от души пнул дверь. Прогнившая древесина треснула от одного удара. Посетовав на спертый воздух, тетушка кинулась распахивать окна. То и дело чихая от пыли, забормотала про жильцов и про ренту. А мальчик, заскучав от ее причитаний, взбежал по скрипучей лестнице, медные перила которой позеленели настолько, что казались малахитовыми.
Весь дом был, как сокровищница.
Дверь напротив оказалась приоткрыта, и Генри толкнул ее легонько, на всякий случай отступая назад. Поскольку вихрь призраков так и не вылетел навстречу, можно было начинать экспедицию. Вот бы еще пробковый шлем и взаправдашнее ружье! Но и так сгодится.
Громко топая, мальчик вошел и огляделся, приставив ладонь к глазам. Когда-то очень давно тут был хозяйский кабинет, судя по массивному столу и книжному шкафу, беззубому из-за пустых полок. Диван в углу едва держался на прогнивших ножках и был частично прикрыт отслоившимся куском обоев. Давно потерявшие цвет, обои были набиты прямиком на другие.
Это обстоятельство Генри очень заинтересовало. Уж не скрыт ли за ними потайной ход? Дернул за край обоев, и они послушно потянулись за рукой. На стене проступили неясные, но все еще различимые очертания райских птиц и переплетения ветвей. Воодушевленный открытием, мальчик дернул сильнее. А когда отвалилось сразу все полотнище, обнажив первоначальный рисунок, Генри замер с открытым ртом.
Стену покрывали бурые пятна. От самого крупного пятна в центре разлетались брызги, точно лепестки с увядающего цветка. В иных местах обои висели бахромой. Переборов страх, мальчик подошел поближе и рассмотрел глубокие царапины на стене. Какой зверь их оставил? Одичавший пес? Лев из зверинца?
Точно такие же царапины скрывал полуистлевший ковер. Генри осторожно потрогал желобки, дивясь их глубине, но пальцы продолжали двигаться, нащупав другую трещину. Квадратную.
В полу открывалась ниша, а в ней лежала плоская черная коробка без единой пылинки. На крышке белел контур руки. Что за диво? Прямо у него на глазах белые линии зашевелились, и контур уменьшился в размерах. Теперь в нем уместилась бы и ладошка Генри. Стоило только приложить руку!
Он и приложил, но сразу отдернул — в палец впилась иголка. Со злости Генри едва не пнул коробку в дальний угол, но тут ее крышка откинулась, и он мгновенно позабыл про боль. Давясь от любопытства, нагнулся над ней, но не обнаружил ничего, кроме вороха исписанных листов да глиняной трубки. Как-то вместе с приятелями он стащил у учителя трубку, чтобы поиграть в индейцев, и с тех пор чувствовал себя заправским курильщиком. Усевшись по-турецки, Генри обслюнявил чубук и выдул облачко табачной пыли.
