Отчаянные молодцы из местных племен, смертельно боясь лишиться возможностей творить набеги, старались мешать Суворову своими нападениями и временами стреляли в него «сильно ружей с пятидесяти», причем с сошек. «Из чего и примечаю, — бросил полководец, — что они худые стрелки». Вообще, «разные перестрелки и сшибки» с казаками и солдатами Суворова, заботившегося о подчиненных больше, чем о себе, кончались для нападавших плачевно. В корпусе, по его словам, «не было умершего и погиб один — невооруженный».
Это был не просто не виданный в военном деле результат, а полный переворот всех военных норм, по которым в мирное время допускалась гибель солдат от плохого обучения обращению с оружием, от непосильных трудов, худого питания и болезней. Суворов не жалел денег на хороших врачей и медикаменты, лично инспектировал госпиталя, следил за качеством медицинского обслуживания. Чистота, правильное питание солдат, качественные продукты, хорошая вода, приготовление горячей пищи и употребление ее только в свежем виде — это были предметы его повседневных забот.
Болезнь солдата он рассматривал как крайнее упущение командиров, не сделавших все возможное для сохранения его здоровья. Здесь на помощь должна была прийти медицинская наука. «Случайно больных и слабых, — приказывал Суворов, — в лазаретах при войсках строгим наблюдением обыкновенных порядков в лечении и содержании неутомленно приводить в прежнее состояние их здоровья»
. В случае «умножения» больных командир бригады обязан немедля «исследовать причину зла» и «неослабно взыскать на начальнике» заболевших, — «иначе отвечает он одной своей особой начальнику корпуса», т.е. лично Александру Васильевичу.
Сберегая каждого солдата в бою, Суворов не мог допустить его смерти в походе (тогда когда сам Румянцев терял в походах до четверти войска), в полувоенной ситуации строительства рубежей и тем более — по их завершении. В развернутых приказах по Кубанскому и Крымскому корпусам, в которых Суворов изложил суть новой военной науки, направленной на защиту мирного населения, спасение жизней солдат и «предпобеждения» войны (Д II. 41, 42), личная ответственность офицеров за здоровье солдат стала отправной точкой военной стратегии.
Саму эту ответственность еще предстояло воспитать. Суворов делал это во всем, внушая, например, что в донесениях каждый офицер обязан сообщать не просто информацию, но свою оценку развития ситуации и мысли о необходимых действиях. Иначе высший командир, находящийся вдалеке от событий, мог неправильно их понять и принять ложное решение.
Глупая и опасная идея, что «начальству виднее», искоренялась с трудом. Но Суворов требовал жить не просто по уставу, а по совести, защищая солдат даже против ошибок начальства и косности традиций. Во всем, вплоть до тактики, он отдавал инициативу командирам. Он не писал в приказах, как именно следует воевать, но разъяснял, в каких случаях лучше применить предписанные уставами линии, в каких — каре, а в каких — и непредусмотренную в бою походную колонну.
Именно простая, привычная в походе колонна в 6 шеренг, объяснял подчиненным Суворов, «сама собой сгущается» из каре при штурме окопов, «по их овладении разгибается легко с огнем на походе вперед». Она прочна при круговой обороны огнем и штыком — «непроницаема никакой кавалерией». «Колонна эта гибче всех построений, быстра в движении, если без остановки — то все пробивает».
До начала Великой Французской революции, войскам которой историки припишут внедрение в боевую практику колонн, оставалось еще 10 лет. Для Суворова колонны были освоенной в 1773–1774 гг. формой боя — частным случаем боевых построений, удобным в определенных ситуациях. Мысль его давно пошла дальше, от простых построений к сложнейшей и детально продуманной системе боевых взаимодействий, позволяющих хорошо обученным войскам под командой инициативных офицеров действовать как единый организм, хотя бы они были разбросаны на сотни километров.
Корпуса Суворова уже были непобедимы. Они намного опередили свое время по организации и руководящим в бою идеям. Само разбиение неприятеля — любого в современном ему мире — Александру Васильевичу представлялось для русских войск несомненным и даже не слишком сложным. Он уже понял, как использовать армию для скорейшего уничтожения войны. И теперь размышлял о деталях применения армии как инструмента поддержания прочного мира.
В этом за Суворовым не могут угнаться даже современные теоретики, мысль которых вертится вокруг страха. Но для Александра Васильевича армия в принципе не была инструментом террора! Даже в переполненном разбойниками Предкавказье, поставив твердый заслон набегам и грабежам, Суворов, ежедневно ведя глубокую разведку внутреннего состояния разных племен, последовательно улаживал отношения миром. Зная эту его способность
[49], императрица Екатерина 18 февраля 1778 г. приказала командующему на Юге России Румянцеву предоставить Суворову «всю полную дирекцию» по управлению политическими делами на Кубани, отношениям с ногайцами, черкесами и другими народами (Д II. 20 и далее). Вскоре к кавказским заботам генерала присоединились крымские.
ЗАЩИТА КРЫМА
«Соблюдать полную дружбу и утверждать обоюдное согласие».
Оградив одну границу, полководец спешно выехал на другую. Турки вновь угрожали Крыму. Они разжигали восстания против хана Шагин-Гирея и даже осмелились высадить десант. В декабре флотилия турецких кораблей в сопровождении множества транспортов вошла в Ахтиарскую бухту. По данным разведки, на борту находились 700 янычар и хан Селим-Гирей с запасом золота (Д II. 36. С. 43). Русские войска блокировали бухту. Но на полуострове вспыхнул мятеж. Османская империя могла использовать его как повод для военного вмешательства.
23 марта 1778 г. Суворов получил предписание Румянцева принять дела в Крыму (Д II. 31). Он отправился туда, продолжая командовать Кубанской линией и плотно заниматься вопросами сохранения мира на Кубани
. Стремительно облетев полуостров, он организовал прочную оборону из сорока укреплений с пушками, соединив их постами связи и 62 почтовыми станциями. По его мнению, силен был не тот, у кого больше военных сил, а тот, кто имеет точную информацию, предупреждает действия противника и может собрать войска в нужное время в решающем месте.
Все командиры получили ясные задачи. Война — войной, а наперед всего следовало каждому начальнику позаботиться «о благосостоянии и спокойствии обывателей внутри своей окружности».
«Соблюдать полную дружбу и утверждать обоюдное согласие между россиян и разных званий обывателей», укреплять отношения с людьми разных вер и народов полководец требовал от всякого офицера и солдата.
У него не было сомнений, что русские ни за что не допустят высадки крупного десанта и тем паче не сдадут ни одной крепости или редута. Но командиры обязаны были заранее предусмотреть «способы к охране» местных жителей «и к предпобеждениям на них злоумышленных набегов». Явная сила укреплений, демонстрация бодрости войск, тщательная разведка и взаимопомощь постов должны были обеспечить предупреждение преступлений против мирных жителей, а не просто кару за них (Д II. 41).
