Следствий разгрома при Козлуджи было два. Во-первых, с великим трудом собранная турками отборная армия была морально сломлена и попросту разбежалась. В панике турки убивали друг друга, сражаясь за лошадей для бегства. Стреляли даже в своего главнокомандующего. Суворовские богатыри взяли 107 знамен, 29 изготовленных французами пушек, богатый лагерь, множество пленных — ведь русские голов не резали. «С покорившимися наблюдать человеколюбие», — требовал Суворов.
Вершиной человеколюбия была сама тактика Суворова. Не позволив туркам развернуть войска для сражения, разгромив врага прежде, чем большинство его солдат смогло пустить в ход оружие, он свел к минимуму не только свои, но и турецкие потери. «Удар от пехоты и артиллерии нашей, учиненный наступательно, решил победу так, что этот неприятельский сильный корпус был разбит совершенным образом, и бегу отдавшиеся турки гонимы были… несколько верст», — рапортовал Румянцев императрице (Д I.594). При этом русские потеряли 57 человек убитыми и 134 ранеными. А турки из 40-тысячного корпуса — всего 500 человек убитыми и 100 пленными!
Славную победу совет русских генералов использовал, чтобы расположить войска на отдых и затем спокойно отступить. Но второе следствие победы при Козлуджи не заставило себя ждать.
Османский канцлер, он же министр иностранных дел, был впечатлен действиями Суворова не меньше, чем турецкие воины, бегство коих он не смог остановить, вздымая над головой Коран. Хаджи-Абдул-Резак хорошо запомнил, как спасался бегством, а турецкие солдаты стреляли в него, желая завладеть его конем. Рейс-эфенди больше не жаждал продолжать войну.
Через месяц, в июле 1774 г., с Турцией был заключен мир. Суворов нашел «войну построже», о которой мечтал в Польше, освоился с ней, создал для нее свои правила и победил. Два поиска на Туртукай и сражение при Гирсове подготовили его к порыву, позволившему, вместо затяжного кровавого сражения с неясным исходом, учинить противнику невероятный разгром минимальными силами и без серьезных потерь с обеих сторон. Суворову удалось победить буквально одной силой духа — и прекратить большую войну. «Предпобеждение» не только противника, но самой войны, стало его руководящей идеей, которая вела Россию к новым победам.
Глава 8.
МИРОТВОРЕЦ
ПУГАЧЕВЩИНА
«Буйства… без кровопролития прекращены».
10 августа 1774 г. едва оправившийся от лихорадки Суворов был срочно отозван из Первой армии: в Петербурге до смерти перепугались восстания Емельяна Ивановича Пугачева. Боевому генералу было приказано бунтовщика пленить. «В силу именного высочайшего повеления, где прописано ехать мне в Москву, в помощь генералу князю Михаиле Никитичу Волконскому, — вспоминал Суворов, — отбыл я тотчас из Молдавии и прибыл в Москву, где усмотрел, что мне делать нечего, и поехал далее внутрь, к генералу графу Петру Ивановичу Панину» (Д I.2).
Прибыв в Москву 23 августа, Суворов понял, что дело серьезно. Первопрестольная была переполнена беженцами из Поволжья, на Ивановской площади в Кремле стояли пушки. Восстание Пугачева, усмиренное было Бибиковым
[47], после его смерти полыхало с новой силой. Московский генерал-губернатор князь Волконский немедля выписал Суворову подорожную к командующему правительственными силами графу Панину. Военная коллегия считала, что без «генерала Вперед» тому восстание не подавить. Александр Васильевич с изумительной скоростью ринулся на восток и нашел Панина, не доезжая Шацка. Граф наделил Суворова чрезвычайными полномочиями: «Дал мне, — вспоминает Суворов в автобиографии, — открытый лист о послушании меня в губерниях воинским и гражданским начальникам»
.
Полководец горел желанием разбить «сброд разбойника Емельки Пугачева», как он писал Гавриле Романовичу Державину — в будущем знаменитому поэту, добровольно поехавшему на борьбу с бунтом (П 55). Панин смог дать Суворову всего 50 человек. В Поволжье ему пришлось пробираться сквозь восставшие уезды, временами выдавая себя за сторонника повстанцев. «Я спешил к передовым командам и не мог иметь большого конвоя», — вспоминал Суворов. Ехать «надлежало — но известно ли, с какой опасностью бесчеловечной и бесчестной смерти? Сумасбродные толпы везде шатались; на дороге множество от них тирански умерщвленных, и не стыдно мне сказать, что я на себя принимал иногда злодейское имя».
Пока Суворов прибирался к Казани, Пугачев был разгромлен под ее стенами отрядом сослуживца Александра Васильевича в Польше И.И. Михельсона, добит им под Черным Яром и бежал в Дикую степь. Спустившись по Волге к Царицыну, Суворов нашел Михельсона, взял у него отряд кавалерии «и обратился в обширность уральской степи за разбойником». Скорость погони была чрезвычайной. За 9 дней Суворов проскакал по бездорожью 600 верст. Его отряд «провианта с собой почти не имел, но употреблял вместо того рогатую скотину, засушивая на огне мясо с солью». «Держась следов», его конники «через несколько дней догнали разбойника, шедшего в Уральск. Посему доказательно, что не так он был легок, и быстрота марша — первое искусство. Это было среди Большого Узеня. Я тотчас разделил партии, чтоб его ловить». Но уральские казаки, «усмотрев сближения наши, от страха его связали» и сдали властям в г. Уральск.
«Немедленно принял я его в мои руки, — вспоминал Суворов, — и пошел с ним через уральскую степь назад», беспрестанно отбиваясь от налетов киргизов. Один из всадников, скакавших рядом с Суворовым, был убит, его адъютант Максимович ранен. Генерал рассеял киргизов, отобрал несколько самых «доброконных» кавалеристов и поскакал с ними вперед, чтобы быстрее укрыть Пугачева от его сторонников в Симбирске.
Сдав пленника Панину, Суворов затем целый год «обеспечивал умиротворение» огромного района восстания. Как действовали иные воинские начальники — мы знаем по учебникам. А Суворов? Неужели тоже пытал и вешал? Ничего подобного! Еще в стремительном рейде за «злодеем» Александр Васильевич «сам не чинил, ниже чинить повелевал ни малейшей казни, разве гражданскую (то есть порку), и то одним безнравственным зачинщикам, но усмирял человеколюбивой ласковостью, обещанием высочайшего императорского милосердия». Став хозяином нескольких губерний, где еще тлели угли народного восстания, он проявил себя мудрым политиком, демонстрирующим силу, чтобы избегнуть ее применения. «Моими политическими распоряжениями и военными маневрами буйства башкир и иных без кровопролития прекращены, императорским милосердием», — с гордостью вспоминал Суворов в своей автобиографии.
КРЫМСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ
«Благомудрое великодушие иногда более полезно, чем стремглавный военный меч».
Суворов — дипломат! На первый взгляд это звучит иронично. На деле миролюбие — важнейшая черта деятельности и характера великого полководца. Александр Васильевич жаждал военной славы, но не любил войну. Он всегда стремился попасть на войну, много воевал, жизни не мыслил без боев и учений. Даже кончину свою представлял только на поле брани. «Смерть на постели — не солдатская смерть!» — говорил он. Но солдат солдату рознь! Одни воюют, чтобы воевать. Другие — дабы прекратить войну.
