Бригадир не сомневался в превосходстве своих сил. По его оценке, конной шляхты было 2000–2500 (остальные, видимо, разбежались) — не много против 320 русских. Правда, 30 казаков можно было не считать; по словам Суворова, их «не было» на поле боя: «казаки плохи, едва видел ли их одного» (Д I. 35. Ср. 34). Но 290 солдат было довольно для разгона бунтовской шайки с кучей маршалков, полковников, региментарей, комендантов, кавалеров самостийно возложенных на себя орденов и прочих «панцирных товарищей».
Пулавские надеялись лишь не подпустить к себе русских, обороняя дефиле. Шляхта, особенно местная литовская, хотя и присоединялась к конфедератам, не горела желанием воевать. Полковника Пинского полка Лерзака и его подполковника Орешка Казимир Пулавский даже «велел задержать», т.к. они «колебались в обороне». Однако сражаться полякам пришлось, ведь они сами загнали себя в «выгодное место», с которого нелегко было убежать: их «позиция на поле была заперта болотом на правом крыле, спина — озером, на левом крыле были густейшие леса и также болотисто».
Надежда Пулавских была не пропустить русских через идущую по болоту гать. Здесь «они защищались храбро в трехчасовой перестрелке». Стрельба была неэффективной. Суворов решил прорваться через гать, двинув вперед гренадер. Две его пушки под командой квартирмейстера Васильева пушкари катили в боевых порядках роты. «Скорость нашей атаки, — рапортовал бригадир, — была чрезвычайная», что спасло множество жизней. «Пулавских ядра брали у меня целые ряды; однако, помощью Божией, я с ранеными убытка считаю человек до десяти». По точному подсчету убито было 5 человек и 9 лошадей, ранено 11 человек (ДI. 36).
Особенно доставалось от прицельной стрельбы офицерам: «У моих пехотных офицеров, — рапортовал Суворов, — много перестреляно лошадей». «Гренадеры, под их храбрым предводителем господином поручиком Сахаровым, шли колонной впереди и, перейдя третий длинный, лежащий через болото мост, защищаемы были егерями с обоих крыльев, и вкупе с карабинерами весьма достойного и храброго господина Кастели, очистя леса… бросились на штыках, как и карабинеры подлинно на палашах, на всю Пулавских силу и все сшибли Пулавских».
Ворвавшись на поляну, гренадеры развернули колонну и образовали центр фронта, построившись в обычные три линии. Новым видом пехоты были учрежденные в русской армии в 1765 г. егеря: самые меткие стрелки, способные сражаться на пересеченной местности в рассыпном строе и в предписанных им двух линиях. Егеря прикрыли фланги строя гренадер. На фланги пристроились и 50 карабинер.
Обозрев, как перед ними образуется небольшой строй русских, паны осмелели «и даже вознамерились сами двинуться вперед, дабы меня атаковать и окружить… В этом-то месте, — рассказывал Суворов Набокову, — стремительно атаковал я их тремя небольшими отрядами с флангов и в центр, штыком и саблей. Они худо сопротивлялись, не поев и оставаясь в деле более 4 часов. Тут-то и пришел бы им конец: либо всех их поубивали бы, либо они сдались бы, либо в пруду потонули, но малая часть моих войск, все сплошь пехота, их спасла. Я кончил дело».
Из того, как Суворов пишет, что паны оставались голодными и утомились, можно заключить, что русские в ходе трехчасовой перестрелки сменялись и успели поесть. В любом случае кавалерийская атака, которой шляхта на протяжении веков сметала с поля боя всех противников, не удалась. Доблесть неустрашимой шляхты осталась в глубоком прошлом. Русские атаковали холодным оружием сами, причем главный удар по кавалерии наносила пехота! Суворов еще в 1771 г. в письме Веймарну вспоминал, как суздальские гренадеры «рвали штыками конницу под Ореховом»(Д I.243). «Суздальского (полка) сержант Климов в атаке убил один трех человек; хотя все прочее войско с храбростью, достойной российского имени, поступало» (Д I. 35).
Полководец жалел, что пехоты было мало для полного разгрома противника, в мечущихся толпах которого солдаты рисковали застрять. В ходе боя бригадир даже не мог брать пленных — их некому было охранять. «В сражении, поскольку людей у меня весьма мало, не велел никому давать пардону (пощады. — Авт.). Таким образом, не знаю двести, не знаю триста, перерублено, переколото и перестреляно… Их столько против меня было много, что я, наконец, принужден был гранатою деревню зажечь. Тут-то они и побежали».
Пушкари, хотя у «пушечного ящика одно колесо подбито было», задержались на переправе ненадолго и вскоре смогли поддержать атаку огнем. Они зажгли деревню, но на этом не успокоились: «артиллерия ускакала наперед», чтобы достреливать бегущих поляков. Тем временем «драгуны отрезали их хвост», захватив до сорока пленных, включая несколько командиров, «и смелый молодой Пулавский был от смерти у господина Кастели на четырех шагах». Когда Суворов писал рапорт, он еще не знал, что кто-то из карабинер на скаку достал Франца Ксаверия Пулавского метким выстрелом. Получив смертельную рану, 23-летний юноша на другой день умер, став жертвой политиканства своего отца…
Суворов «гнался еще за ними с человеками десятью кавалеристов с полмили, встретил Пулавских на поле, где они было опять построились». Но психологически противник был сломлен. При виде маленького бригадира с десятком всадников отряд из нескольких сот сабель бросился наутек.
Остановив бой, Суворов приказал похоронить убитых и собрать раненых: «Здесь пропасть раненых, и я сам с умирающими». Он жалел, что «много неприятельских смертельно раненных оставлено на месте сражения… собрать их было тяжело», ибо поле боя занимало до 1,6 км
[36]. Пулавские уходили, и обследовать заросшее высокой травой пространство русские не могли. Оставив поле, на котором грудами валялись трупы панов и их прекрасных лошадей, бригадир организовал погоню.
Но его опередил полковник Ренне, до этого неспешно бивший «с карабинерами, казаками, четырьмя пушками и дввумястами человек пехоты» арьергарды конфедератов и взявший «около восьмидесят человек в полон». Казимир Пулавский в бегстве забыл о разведке и вывел войско, к которому присоединились силы, стоявшие в других деревнях, прямо на Ренне. 3 сентября Суворов рапортовал Веймарну, что «разбитые пулавцы упали отсюда на Владаву, где их в те же 24 часа господин полковник Ренне встретил и еще разбил, отнял всю их артиллерию, три пушки и довольно обозов. Здесь они почти столько же людей потеряли, сколько под Ореховом» (ДI. 32, 33).
Попытка конфедератов взорвать Литву провалилась. Район Бреста был очищен от поляков. Примкнувшие к ним литовские паны разбежались по домам. 12 сентября Суворов доложил: «По разбитии пулавцов под Ореховом вся провинция чиста» (Д I. 38). И до этого весь вред, который наносили России шайки конфедератов, сводился к нападениям на курьеров. Но Суворов и к таким потерям относился отрицательно. Когда у него были изрублены, оставшись едва живыми, сержант и мушкетер, а другой мушкетер, посланный к Нумерсу, «разграблен», он стал посылать донесения через «шпионов». По делу о грабеже было назначено следствие над четырьмя панами, так что повторять их «подвиг» в Литве стало неповадно.
