— Нет.
Не лжет.
— А… зимой? Боярыня Добронрава… и сын ее. Добромыслом звали?
— Нет.
И вновь не лжет.
— А то, как меня убивал?
— Тебя?
— И Арея… И… или мы бы выжили, верно? Если б получилось. Я точно выжила бы… я ведь вам нужна была?
— Да. Наверное.
— Ты многих убил.
— Я знаю.
— Сожалеешь?
— Я забыл, что это такое… я бы хотел сожалеть.
Щека шершавая и неровная. И если крепко прислушаться к ней ли, к себе, то… то ничего. Обыкновенная она.
— Божиня простит, — ответила я, руку убирая.
— А ты?
Виноватый он? Иль безвинный? Своей ли волей зло чинил? Чужою ли? Я в этаком не разбираюся, только в одном он правый: ежель оставить его на этом свете, то зла прибудет.
— Хорошо, — со вздохом промолвила я. — Я сделаю, об чем ты просишь, только…
— Все будет хорошо.
Мне б в этое поверить, только не верилось.
— Посидишь еще? — попросил он. И что я могла ответить?
— Посижу.
Время шло.
Летело шелковой лентой.
И гребень скользил по темным волосам.
— Он тебе поверил? — шепотом спросила младшая. И старшая пожала плечами.
— Не знаю. Я старалась…
— Ничего. — Младшая приникла щекой к щеке. — Но ты сумела…
— Вот. — На ладони лежал обыкновенный камешек с дыркой. — Он его для меня сделал. Нам этого хватит?
Камень был горяч. И младшая сестрица не сразу сумела взять его.
— Колется… в нем много силы. Думаю, для начала хватит и камня…
Они улыбнулись друг другу, и губы коснулись губ.
— Я уже устала ждать…
— Скоро.
— Сколько можно?
— Скоро.
— Она смотрит, смотрит…
Камень распался на две половинки, и младшая сунула свою за щеку, зажмурилась. Старшая не стала медлить. Чужая сила была сладкой. Но видит Морана, ее не хватит надолго… если, конечно, они не найдут способ выбраться… а они уже нашли, уже сумели.
Почти.
Осталось немного.
Гребень скользил по волосам.
— Ты с ней разговаривал? — От матушки веяло недовольством. — Зачем?
— Ситуация располагала. Было бы странно, если бы я не заговорил.
Врать оказалось несложно, точнее, сказанное не было ложью, но и правдой как таковой не являлось.
— Держись от девчонки подальше. Мало ли что она увидит…
— Да, матушка…
— Потерпи, — она нежно поцеловала его, — уже недолго осталось… пара недель от силы.
— Ты поедешь с нами?
— Я отправлюсь за вами. — Она отложила гребень. — И на этот раз все выйдет как надо…
Она отвернулась, и у него мелькнула мысль, что избавиться от нее просто. Он ведь убивал других, верно? Так почему бы и не эту женщину, к которой он больше не испытывал любви?
Почему медлит?
Не потому ли, что знает: убить ее куда сложней, чем кажется?
— Я пойду?
— Иди, дорогой… и постарайся, чтобы тебя не заметили. — Она склонилась над книгой, над тонкой серой книгой, к которой была привязана душой и телом. Телом больше, потому что душа ее давно истлела, впрочем, как и его собственная.
Но если убить не ее, а книгу?
Он подумает об этом позже.
Гребень скользил…
— Ты молчишь? Молчи. — Он забрался на подоконник, устроился на нем, что петух на насесте, и от этого было смешно и горько. — Это хорошо… если бы я и вправду не мил был, позвала бы охрану…
Позвала бы. Или еще позовет? Немного позже… минута или две — это ведь малость, а ей так не хватает малости, чтобы жить.
— Открой окно, — взмолился тот, кто не имел права находиться за преградою стекла, не говоря уже о том, чтобы в комнату войти. А он войдет, не только в комнату, но и в жизнь.
Стоит поддаться.
И дрогнула рука. Выронила гребень.
Упал под столик.
— Взгляни хотя бы…
— Гляжу.
— Улыбаешься? Я смешон?
— Самую малость.
— Я тебе подарок принес.
— Опять каменья?
Разве не понимает он, что не может Велимира подарка принять? Сапфиры, изумруды… о них мигом донесут батюшке, а уж он-то…
— Нет.
А окно она открыла.
Душно ведь.
Жарко.
Лето подобралось, полыхнуло солнцем. Нынешнее, поговаривают, особенно жарким выдастся.
— Вот, возьми. — На подоконник лег букетик первоцветов. Где взял только? Они ведь по последнему снегу… хрупкие белые цветы.
Никому не рассказывала, что любит…
— Спасибо.
— По сердцу ли?
— Подарок? — уточнила Велимира, пряча улыбку в букетике — пахли одуряюще. — По сердцу.
— А этот? — Колечко лежало на смуглой ладони. Серебряное. Простенькое. И в то же время… магией от него веяло. Силой первозданною.
— Ты же знаешь, нам не позволят…
— А если мы не будем соизволения спрашивать? — Он больше не улыбался, но глядел серьезно. И от этого взгляда немым криком кричать хотелось.
Замуж за азарина? Батюшка проклянет. И ее, и детей ее, если родятся после проклятия дети… слово отцовское крепко, а если найдет кого, чтоб на крови это слово завязать… а он найдет, постарается…
— Не будем? А жить-то как?
— Обыкновенно. Уедем.
— Куда?
— В горы. В горах дела нет, кто ты и откуда… дом поставим. Я сумею. Веришь?
Верила. И надежда вспыхнула костром ночным. Но отгорела.
— Найдут ведь.
— Это если искать станут.
И Кирей вдруг оказался рядом, обнял, прижал к себе, будто боялся, что исчезнет она. И сладко стало, и страшно — он уйдет, а Велимире жить.
— Я вот чего придумал. — Дрогнула тонкая серьга, чужим дыханием потревожена. — Если не побоишься…
То, что он говорил, было безумием.
Но надежда… надежда ярче разгоралась.
А ведь получится… может получиться… и если так… не она ли, Велимира, просила в ночь березовую свободы? Не она ли клялась себе не упустить самого крохотного шанса, не она ли…
