— Обидно? — спросил Мор, голову склоняя.
— Нет. Да. Немного.
Ему нет нужды врать.
— Но если думаешь, что обиды будет довольно, чтобы нас рассорить…
— Ссорят тех, кто дружен. — Мор присел.
Библиотечные кресла неудобны, верно, для того, чтобы студиозусы, коим посчастливится в обители знаний работать, преисполнялись уверенностью, что для степени ученой надобна не только ясная голова, но и железная задница.
— А вы разве друзья? Или вот братья, как вас учат? Нет, вы случайные попутчики, связанные чужою волей…
В этом имелась своя правда.
— Ты к ним привык, но дай вам свободу, и разойдетесь. Добре, если станете вспоминать друг друга.
— И все-таки…
— И все-таки, — эхом повторил Мор. — Та клятва, которую ты желаешь, слишком… расплывчата в своей формулировке. Обряд не причинит вреда тебе и твоим братьям? Но что есть вред? И не будет ли вредом вернувшиеся к Елисею способности менять свой лик? Сам посуди. — Мор сцепил пальцы, тонкие и бледные, паучьи какие-то. — Допустим, он не устоит перед желанием убивать. И убьет. И смерть эту не получится скрыть даже царице… расследование… охотники… и как результат — смерть твоего брата.
Ерема нахмурился.
Нет, притворством будет сказать, что он не думал о таком исходе. Думал. Всю седмицу. И потом еще одну. И снова… он почти утратил остатки сна, которые были, пытаясь понять, как поступить правильно.
Не знал.
Оставить все как есть? Им с Лисом плохо. И Лис сходит с ума. И, возможно, не только он, просто со стороны оно заметней, а себя Ерема не видит.
— И вот, логически размышляя, эта смерть будет итогом обряда. То есть я, совершив его, причинил Елисею зло. Или тому, кого он убьет. Вы ведь вместе держитесь, а значит, и цели будут близкими…
— Он уйдет…
— Не важно. — Мор покачал головой. — Уйдет. Останется. Главное, что он может погибнуть. И кровная клятва сочтет, что я виноват в этой смерти. Такая магия — вполне себе разумна. Нет, Ерема, подобную клятву я не принесу…
Если бы он стал уговаривать.
Убеждать.
Или соблазнять обещаниями, что все выйдет именно так, как желалось бы Ереме: свободу для обоих. И надежду, что Лис все ж останется больше человеком, нежели зверем. И со зверем управится. Ведь в той, заклятой книге наверняка имеются иные заклятья. И если бы Ереме позволили хотя бы пролистать ее…
Мор ждал.
И разглядывал Ерему. Не понять, то ли с насмешкою, то ли с укоризной.
Как быть?
Отказаться?
Мор уйдет, а Ерема останется. И Лис останется. И оба они сойдут с ума… и даже если расскажут обо всем… кому? Архипу? Фролу? И что они сделают?
Ничего.
— Я… — Ерема облизал губы. — Я согласен… если ты… и вправду поклянешься, что проведешь обряд разделения. И что этот обряд и вправду нас разделит. И что иного за ним нет…
Мор молча вытащил из широкого рукава черную свечу, которая вспыхнула бледным светом, и нож. Он рассек ладонь и не поморщился. Капли крови падали в белое пламя.
Сгорали.
— Я… клянусь сутью своей, силой своей, душой своей, что проведу над тобой, Ерема, и братом твоим, ныне нареченным Елисеем, обряд, именуемый обрядом разделения душ. И что, проводя, не извращу сути обряда ни словом, ни делом, ни молчанием, ни бездействием, ни иным способом. Да будут Богини свидетельницами клятвы моей.
За спиной раздался тяжкий вздох.
И холодом повеяло.
Ерема обернулся. А когда повернулся вновь, увидел, что Мор исчез. Куда? Кто знает. Только и осталось, что белое, будто выжженное пятно на столе. Его Ерема потрогал…
— Молодой человек, — скрипучий голос библиотекаря заставил вздрогнуть. — В читальном зале магию практиковать запрещено…
ГЛАВА 15
Об игрищах боярских и сватовстве
Гостя этого Кирей не то чтобы ждал, но понимал, что рано или поздно явится. И потому не удивился, когда мальчонка в алой шелковой рубахе, перетянутой дрянным пояском, протянул грамоту.
С поклоном протянул.
И со страхом.
И с любопытством. Небось никогда еще живого азарина так близко не видел. Оттого не спешил уходить. Стоит, глазеет, рот приоткрывши, запоминает. Будет ныне на боярском дворе развлечение — как станет рассказывать-пересказывать про диво дивное, девки все и заслушаются.
Печать на грамотке хрустнула.
Посыпался сургуч крошкой.
Приглашение.
В гости.
Составлено найлюбезнейше. Патоки налили — как не утонуть.
— Передай хозяину, что буду… рад… — последнее слово Кирей произнес так, что стало ясно и дураку — рад он не будет ни на медяшку, но раз приличия требуют, солжет.
Сложная эта вещь — этикет.
Утомительная.
Посыльный побежал — прямо пятки засверкали.
— Чего хотят? — Лис держался неподалеку. Опять приглядывает, волчья душа. И нос вон дернулся.
— Полагаю, шкуру мою у кровати кинуть. — Кирей повел головой. В шее хрустнуло. Спину кольнуло. Надо же, этак он и разваливаться начнет того и гляди.
Раны-то зажили.
Затянулись.
А нет-нет и дают о себе знать.
— А на словах если? — Лис отличался звериной понятливостью.
— На словах… просто-таки горят желанием пообщаться со мною в обстановке приватной. Беседы побеседовать…
Нет, точно задождит. Вот и ломит кости, крутит, особенно левую руку. Порой начинало казаться, что лучше б ее и вправду отрезали, чем так.
Кирей сжал кулак.
И расправил пальцы. Пошевелил каждым, пусть и движение это далось с немалым трудом. Ничего, скоро пройдет. Такие приступы если и случались — на счастье его, сие происходило редко, — то проходили быстро. И главное, что руки после слушались.
Огонь тоже.
— Понятно. — Лис поскреб за ухом. А потом тихо-тихо произнес: — Я перестал Ерему слышать.
— Что?
— Остальным если сказать, дергаться станут. А не надо. Может… просто… время выходит… а я перестал его слышать. И сны видеть.
Он замолчал ненадолго, потом добавил:
— Луна не зовет. Плохо.
— Может, к целителю…
Лис глянул искоса. Ну да, глупость Кирей сморозил. Где этого самого целителя отыскать, которому верить можно? Да так, чтоб целитель оный, теоретический, не пришел в ужас от того, что особа царское крови перевертнем оказалась.
Еще слух пустит…
