— Сразу отдали?
— Да. Она им и не нужна была. Странные люди, правда? Все равно ведь родная внучка.
— Не плачь, Марусь. Наша Танечка будет здорова. Мы все сделаем, Марусь. Мы все успеем, не плачь.
— Буду, буду плакать. Потому что мне тебя Бог послал.
— Нет, это мне тебя.
— Молчи, молчи! Я очень люблю тебя, Марк. Я и не знала раньше, что так можно любить. Будто шла, шла по темному коридору и на свет вышла, и все теперь знаю.
Венчал их батюшка Алексей в той самой церквушке. Танечка была рядом, держала белый букет ландышей, сияла счастливыми глазками. Когда вышли на крыльцо, увидели, что вся деревня собралась в церковном дворике, яблоку негде упасть. Все на молодых поглядеть хотели, хотя по деревенским понятиям эти молодые были не такие уж и молодые. Но лица счастливые — и бог в помощь. Пожелали им счастья на многие годы.
Марк улыбнулся воспоминанию, закинул руку за голову. Было слышно, как за окном остановилась машина, свет фар выдернул из темноты кусок люстры с длинной хрустальной подвеской. Та же самая люстра, что висела и двадцать лет назад. Большая, помпезно-надменная. Ничего не изменилось в этом доме.
Маруся пошевелилась, повернулась к нему лицом, спросила сонным охрипшим голосом:
— Не спишь?
— Нет, Марусь. Не могу заснуть.
— О чем думаешь?
— Я не думаю, я вспоминаю. Хотя ты права — я думаю… Думаю, как хорошо, что вы у меня есть. Ты и Танечка. Я очень вас люблю.
— Мы тоже тебя очень любим, Марк. Нам с тобой ничего не страшно. Все будет хорошо, правда?
— Конечно, не сомневайся даже. Спи, Марусь, все будет хорошо.
— Да, я тебе верю. Скажи, Марк… Ты думаешь, мы зря здесь остались?
— Нет, не зря. Ты же видела Жанну сегодня, какая она.
— Да, на нее жалко смотреть.
— Ей помочь надо. И тете надо помочь. Потому что одно без другого не бывает.
— Да, ты прав.
— Спи, Маруся. И я буду спать. Спи.
Он обнял ее, крепко прижал к себе. Уже засыпая, подумал с нежностью — странные они оба, он и Маруся… Битые судьбой, но такие счастливые! Хотя — ничего странного нет. Все закономерно. Да…
* * *
Утро началось обычной суетой: Ольга то и дело бегала за перегородку, выслушивая сварливые покрикивания матери. Юлиану хотелось укрыться с головой одеялом и отгородиться от нервотрепки, но он все-таки решил встать и приготовить для жены завтрак. Захотелось определить себя в домашней полезности, хотя бы за эту соломинку ухватиться. Пусть он будет плохим братом и отвратительным сыном, но у себя дома он может кем-то быть? Хотя бы такую мелочь, как приготовление завтрака для жены, может закинуть в пустой короб самооценки?
Вставать не хотелось, мучило похмелье. Напился вчера, дурак. Ольга рано ушла спать, а он сидел на кухне, слезы лил, сопли на кулак мотал, как мальчишка. В конце концов, имел право, горе у него, отца похоронил.
Да, отца жалко было, это правда. Добрый он был человек. Правда, мама эту доброту по-своему в своих пальцах перебрала и жгутом закрутила, но в данном случае с мамы и спрос. А ему просто жалко. Хотя и примешивалось к жалости гадкое ощущение собственного ничтожества, и не хватало смелости признаться самому себе, что потому и пьет, и что не жалость к отцу, а гадкое ощущение собственного ничтожества выливается наружу бабскими слезами. А еще он боялся, что вот-вот позвонит Жанна и начнет ему рассказывать, как ей тяжело с матерью, упрекать, что ушел, малодушно хлопнув дверью.
Но Жанна не позвонила. И мама не позвонила. Все правильно, зачем ему звонить? Никогда у него не получалось быть кому-то нужным и полезным. Хорошо получалось убегать, следуя инстинкту самосохранения, но этим умением даже перед самим собой не похвастаешься. Ну, самосохранил себя на какое-то время, а дальше что?
С завтраком для Ольги тоже ничего не получалось. Руки дрожали, не успел снять турку с огня, и кофейная шапка вывалилась с шипением на плиту. Даже яичница вышла неказистой, с лопнувшими растекшимися желтками. Тем более он с опозданием вспомнил, что Ольга терпеть не может яичницу. Хорошо, в холодильнике нашлись помидоры и сыр, можно сделать горячие бутерброды.
Накрыл стол, позвал Ольгу завтракать. Она откликнулась недоверчиво из ванной: сначала душ приму.
Значит, есть время позвонить Жанне. Надо набраться мужества, надо как-то просить прощения за вчерашнее трусливое бегство. Можно ведь и не произносить слова «прости», можно это неловкое слово вложить в интонацию… Жанна неглупая, она поймет.
Кликнул номер, отошел с телефоном к окну. Гудки длинные, заунывные. Наверное, у него сейчас дурацкое лицо, глупое и виноватое. И голос получился заискивающий, когда Жанна отозвалась, наконец.
— Доброе утро… Я тебя не разбудил? Долго не отвечала.
— Привет, Юлик. Нет, не разбудил. Я и сама хотела тебе звонить.
— Как мама? Проснулась? Как она вообще ночь спала?
— Не знаю, Юлик. Я ушла вчера. Знаешь, я сейчас очень занята. Давай я тебе перезвоню через пять минут.
— Погоди, не понял! Как это — ушла? Ты не ночевала у мамы?
— Нет.
— С ума сошла, что ли? Да как ты могла ее оставить?
— Ой, да ладно, кто бы меня стыдил, только не ты! И вообще, я не могу сейчас говорить, и без того голова кругом. Давай я тебе потом перезвоню.
— А что случилось? Можешь объяснить?
— У меня Макс болеет, в аптеку нужно бежать! Лежит весь красный, температура под сорок! А дома никакого жаропонижающего нет. Ты не знаешь, как лучше сбить температуру? Или лучше «Скорую» вызвать, как думаешь? Что-то я растерялась.
— Да откуда я знаю, как сбивают температуру! И вообще, не трясись ты над своим тюленем, ничего с ним не сделается. Говорят, что температура даже полезна, так ему и скажи. Кудахчешь над ним курицей, крыльями хлопаешь, а он тебя в грош не ставит. Запомни, мужики таких куриц не любят!
— Да ладно, сама разберусь.
— А мама одна в пустой квартире лежать будет, пока ты разбираешься со своим тюленем? Так, выходит? Да как ты могла ее совсем одну бросить!
— Да не одну, Юлик. Не одну. Я ж говорю — давай позже перезвоню и все расскажу во всех подробностях, а сейчас мне в аптеку бежать надо!
— Нет уж, говори сейчас! Что значит — не одну? Что за подробности? С кем она?
— Там у нее гости…
— Какие гости?
— Марк приехал, Юлик.
— Не понял?.. Кто приехал?!
— Марк. Вместе с женой и дочкой. Вчера вечером. Будут операцию дочке делать в нашем кардиологическом центре. Они остались с мамой, а я ушла. Ты слышишь меня, нет?
— Да, слышу. Только я все равно не понял.
