Позже пришел Марк, принес на подносе ужин. Сел в кресло, проговорил вполне дружелюбно, будто пригласил улыбнуться:
— А еду из моих рук принять можете, тетя? Отсутствие мышьяка и сулемы в твороге и салате гарантирую. Или нынче другим способом тетушек травят, не таким обыденно классическим?
Она не улыбнулась. Она вдруг заплакала, чего от самой себя меньше всего ожидала. Наверное, это были слезы бессилия, и надо было их объяснить как-то, расставить все по своим местам. Чтобы Марк не подумал, будто она прониклась его самоотверженностью и расчувствовалась.
— Ты зря не уехал в гостиницу, Марк. Если бы ты уехал, Жанна осталась бы со мной. Никуда бы не делась, это ее долг, в конце концов. А так… Зря ты остался. Я не смогу принять твою помощь. Я лучше умру.
— Почему, тетя?
— А сам не понимаешь?
— Нет… Объясните, пожалуйста.
— Да что тут объяснять, это же и так ясно. Это же самое худшее наказание для человека — оказаться в зависимости от того, кого обидел. Двойное наказание, двойное унижение! Я же из ума не выжила и прошлые грехи не забыла. И ты не забыл.
— Нет, тетя, относительно меня вы ошибаетесь, прошлое для меня не имеет значения.
— Нет. Так не бывает. Я тебе не верю.
— Бывает, тетя, бывает. Хотя… Я, наверное, неправильно выразился, я хотел сказать, что человек способен сам трансформировать свое прошлое и даже из плохого прошлого может извлечь выгоду. Это такой закон своеобразный, что ли. Тяжелое прошлое либо засасывает в себя, как в болото, либо поднимает над собой вверх до облаков. Все зависит от человека, чего он хочет от прошлого. Вниз или вверх. Благодарен он прошлому или проклинает его.
— Ты хочешь сказать, что тебя оно вверх подняло? И ты благодарен?
— Да, меня вверх подняло. И я благодарен.
— Чему, Марк? Пяти годам колонии строгого режима? Трем годам поселения?
— Да, тетя, как бы странно это ни звучало.
— Но я не понимаю.
— Да и не надо, просто примите как факт. В моей жизни все хорошо, я ею доволен.
— И как ты живешь? Чем занимаешься?
— Да живу… Работаю много. После поселения перебрался в городок на Иртыше, там и обосновался, дом хороший построил. Места там красивые, дух захватывает. Дом стоит на горе, на речной излучине. Утром глянешь в окно, и кажется, что летишь над берегом… А вдали храм с колокольней видно.
— Женился давно? Маруся… она сибирячка?
— Нет, Маруся из других мест. И женаты мы всего два года.
— Два года? Значит, девочка не твоя дочь?
— Теперь уже моя, и фамилию мою носит. А с Марусей я в той самой деревне познакомился, где срок поселения отбывал. Два года назад зазвал меня в гости деревенский батюшка, мы с ним дружим. Вот я ее в церкви и увидел. И отчаяние в ней увидел. За дочку она перед Богом просила, об исцелении. Знаете, тетя, иногда бывает такое, когда ангелы толкают человека в спину — помоги, мол, возьми на себя божью функцию. Не робей — счастлив будешь. Вот и я теперь счастлив, любим и люблю.
— Погоди… А Маруся твоя, она что… Жила в той деревне?
— Ну да. Тоже поселение отбывала, после колонии. Она мужа убила.
— Ой…
— Да вы не пугайтесь, Маруся вас не обидит. Добрее женщины, чем она, я не встречал.
— А за что она мужа убила?
— Это долгая история, тетя. Поверьте, иногда жизнь ставит человека перед выбором, как у Шекспира — быть или не быть… И выбора без преступления не бывает. Или ты убьешь, или ребенка в тебе убьют. Маруся выбрала жизнь для ребенка. Девочка родилась уже в колонии. Сначала ее родственники мужа забрали, а потом, когда Маруся вышла на поселение, то написала им, попросила, чтобы ребенка ей привезли. Ну, они не отказали… Наоборот, с удовольствием даже… Объяснили, что тяжело им дочь убийцы воспитывать. Тем более девочка больна… Так и оказалась Маруся в безвыходном положении — с больным ребенком в глухой сибирской деревне. Но повторюсь, это долгая история… В двух словах не расскажешь.
— А что с девочкой, Марк?
— У нее серьезный сердечный порок, но раньше операцию нельзя было делать. Врачи сказали — если доживет до девяти лет, тогда имеет смысл. Мы все обследования прошли в Москве, сюда приехали оперироваться. Здесь, в центре, есть хирург очень известный, с мировым именем, к нему огромная очередь, но нас взяли… Пришлось всех влиятельных знакомых поднять…
— И много у тебя этих… влиятельных знакомых?
— Много, тетя.
— Кто ты, Марк?
— Я человек, счастливый гомо сапиенс. Очень счастливый.
— Ну, ладно… Не хочешь, не говори. По крайней мере, на бандита ты не похож. Ни один бандит не скажет о себе, что он очень счастливый.
Марк тихо засмеялся. Но смех его не был обидным, наоборот, располагал к дальнейшему разговору.
— Наверное, проклинал меня, пока счастливым гомо сапиенсом не стал? — спросила тоже насмешливо. Но Марк ответил вполне серьезно:
— Трудно ответить однозначно, тетя. Одно могу сказать с полной уверенностью — сейчас никакой обиды уже нет.
— Не ври… Не верю я тебе, так не бывает. Знаю, что виновата перед тобой, большой грех на мне, я и не пыталась его замаливать. Бог все равно меня не простит, и у тебя прощения просить не буду, не надейся. И тебе не поверю, что простил. Такое не прощают.
— Прощают, тетя. Прощение дает силу и мудрость, а гордыня отнимает последнее.
— Гордыня? Отнимает последнее? Это ты на мою немощь сейчас намекаешь?
— Ну, что вы… я вовсе так не сказал. Но каждый слышит то, что сам о себе подсознательно думает.
— И все равно — не буду я просить у тебя прощения. Не жди. Тем более оправдание у меня есть — я мать. Я пыталась спасти своего ребенка. А ты… А ты был не родной.
— Не надо, тетя. Хватит. Не надо ворошить прошлое. Сейчас уже все другое. Я другой, вы другая, и время другое, и жизнь.
— Зачем ты приехал, Марк? В смысле — зачем сюда пришел? Ведь мог и не заходить, а сразу в гостиницу.
— Я хотел вам помочь. Правда. Дядя Коля позвонил и рассказал, как вам плохо. А сейчас, когда такое горе случилось, тем более.
— Да, Марк, у меня горе, я мужа похоронила. Только слез почему-то нет. Странно, что их нет. Внутри сухо и горячо, как в пустыне, и ничего не чувствую. Устала, наверное. Ты иди, Марк. Иди, тебя жена ждет. Потом еще поговорим… Время для разговоров найдется, я думаю. И Коля мне давеча приснился, так же сказал.
— Да, я пойду… — Марк поднялся из кресла. — Постарайтесь уснуть, тетя. Спокойной ночи.
— Это уж как получится, Марк.
— До завтра.
* * *
Елена Максимовна проводила взглядом Марка, и, как только он закрыл за собой дверь, устало закрыла глаза. Она знала, что не будет никакого сна. Даже само пожелание «спокойной ночи» прозвучало кощунственно. Какой сон, когда столько всего навалилось?! Пора забыть о спокойных ночах. Не зря в народе говорят: пришла беда — открывай ворота. Еще и Марк настоящей бедой свалился на голову! За что? Разве ей мало собственной болезни и смерти мужа?
