Не задушишь его, не убьешь.
Он специально пытался разобраться в природе таких людей, как мама. И пришел к выводу: ничего с этим поделать нельзя. Они так устроены. Они не могут существовать без подотчетных душенек, они всеми правдами и неправдами должны отправить их на свою орбиту и не отпускать всю жизнь. В этом их задача и смысл всего существования. А если какая-то душенька все же сойдет с орбиты, на этом месте образуется черная дыра — мучительная и никогда не заживающая рана. Да никому это и не удается, по большому счету. Так и вертятся всю жизнь, так и вертятся. Хоть издалека, хоть подсознательным и отвратительным отчетом, но вертятся.
Вон, отец уже довертелся, законченным алкоголиком стал. Понятно, ему труднее всех. Сломанная, забытая душенька. Неприкаянный спутник. Жалко его.
— Юлиан!
Он вздрогнул от резкого окрика из спальни.
— Ты заснул там, на кухне? Можно уже десять раз чай для матери сделать!
— Несу, мам… Я быстро…
Вот и в детстве он всегда именно так вздрагивал — всем телом. И суетился так же, как засуетился сейчас, наливая кипяток в чашку. Еще и обжегся, мимо плеснул.
И рассердился вдруг. Не на себя, на маму. Нет, чего так орать-то под руку! Надо быть скромнее в своих требованиях, учитывать свое новое положение. Разоралась… Он мог бы вообще не приходить, между прочим. Имел право. Жанка, вон, взяла и не бросилась по первому требованию.
Но в следующую секунду гнев прошел, и сам испугался своего порыва. Ох, кто бы поглядел сейчас на него со стороны, послушал бы его мысли.
Ведь стыдно, если со стороны! Стыдно не любить свою мать и рассуждать о ней как о чужом человеке! Она больна, она нуждается в его помощи. Да это бесчеловечно, в конце концов! Чтобы родной сын так думал о матери!
Как хорошо, что люди не умеют читать мысли. Если б умели — не избежать ему изгнания из социума. Камнями бы закидали. А настоящей правды никому не расскажешь, потому что никто ее не примет и не поймет. Кому интересна маленькая частная правда? В социуме один только закон действует — сыновний долг подлежит неукоснительному исполнению. И все. И без комментариев.
Да он и не отказывается от долга. Будет исполнять по мере сил. Но любить… Любить все же увольте. Любить согласно долгу нельзя. Нельзя, не-е-ет…
Он так и зашел в материнскую спальню, держа обеими руками чашку и мотая отрицательно головой.
— Ставь сюда, на тумбочку… Чего ты в пальцах ее держишь, блюдце не мог взять?
— Извини, мам.
— Да что извини. Ты с детства был такой — плохорукий. Как на тебя надеяться-то? А если отец окончательно сопьется? Что я буду делать, а?
— Все будет хорошо, мам. Ты полежишь, отдохнешь… Потом снова встанешь…
— Господи ты боже мой, Юлиан! Ты чем слушаешь, а? Или не слушаешь? Тебе ж русским языком объясняют: не встану я больше. Не встану. Ты можешь это понять? Почему я должна все время пробиваться через твою бестолковщину?
— Мам… Ну если я такой плохой и бестолковый… Чего ты от меня хочешь тогда? Что мне надо сделать, скажи? В чем заключается моя функция в данном обстоятельстве?
— Я не поняла… Это что? Ты мне еще и хамишь? Мне, абсолютно беззащитной в таком положении? Может, размахнешься и ударишь, чтобы я замолчала? Да, меня сейчас можно ударить. Со мной можно сделать все, что угодно. Давай, что же, начинай издеваться над матерью, этим все и кончится, я думаю…
Он почувствовал, как сильно заныло в правом подреберье, сглотнул горькую слюну. Больная печень дает о себе знать, с утра забыл таблетку выпить. Скорей бы уж отдать этот нелегкий сыновний долг и уйти отсюда. Пойти домой, лечь на диван, укрыться пледом… Сказать Ольге, что у него приступ. Она будет смотреть обеспокоенными глазами, потом пойдет на кухню — варить ему овсяный кисель. И пусть дома теща лежит за перегородкой — не так это страшно. Все лучше, чем здесь, в родном доме.
— Мам, я и не думал хамить. Наоборот, я хочу быть полезным. Извини, если обидел. Ты меня просто не поняла. Ну хочешь, я каждый день буду к тебе приезжать? Сразу после работы?
— Ну зачем же такие жертвы? Ты ведь заставлять себя будешь.
— Да не буду я себя заставлять, мам.
— А я знаю, что будешь. Больная мать никому не нужна и не интересна.
О господи, когда эта пытка кончится? Или это только начало? Пытка не кончится никогда?
— Я буду часто приезжать, как ты скажешь. Буду сидеть около тебя и читать книжки вслух. И рассказывать, как идут дела на работе.
— Ох, какой хороший сынок, — фыркнула мама, усмехнувшись. — А горшки тоже за мной выносить будешь?
— Горшки? Какие горшки?
— Обыкновенные!
— А… Нет, мам, это к Жанне, скорее. Она женщина, я мужчина. Ей как-то сподручнее. Да и тебе.
— Вот! В этом ты весь и есть, сынок! Пустышка и чистоплюй! Сидишь рядом со мной, а сам только и мечтаешь, как бы скорее удрать отсюда! Но вслух сказать боишься!
— Ты не права, мам. Что ты такое говоришь.
— Ой, все, хватит! Уйди с моих глаз. Видеть тебя не могу. Возьми пустую чашку, на кухню отнеси. Устала я…
На кухне он застал отца — тот откручивал торопливой дрожащей рукой пробку с водочной бутылки. Поднял голову, увидел сына и вздрогнул, и рука описала полукруг, сопровождающийся веером пахучих брызг на линолеуме.
— Осторожно, пап… И вообще, хватит на сегодня, остановись. Тебе плохо будет.
— Да я чуть-чуть, сынок… Будешь со мной?
— Ты же знаешь, я не пью.
— Ага, ага… Молодец. И не пей, и не надо. Это ж зараза такая… Как втянешься, не отвяжешься… Что мама? Не потеряла меня?
— Потеряла.
— А я продуктов купил. И вошел тихо, чтобы вашему разговору не мешать. Прокрался на цыпочках. Ну, будь здоров, сынок.
Отец лихо опрокинул в себя содержимое небольшого стаканчика. Юлиан смотрел с неприязнью, как дернулся заросший седой щетиной отцовский кадык. Чувство презрения к отцу было больше и объемнее, чем чувство неприязни к тому, что он увидел.
И опять заныло болью в боку, и затошнило слегка. Захотелось на свежий воздух или хотя бы окно открыть. А глаза закрыть, чтобы не видеть…
Стыдно презирать своего отца. Стыдно, стыдно. Но если презрение есть, куда от него денешься? Нелюбовь к маме — есть, презрение к отцу — есть. Как данность.
— Сынок, да ты не переживай за нас, мы справимся. Я ж вижу, как ты за нас переживаешь. Я всегда рядом с мамой, я все, что надо, сам сделаю. А ты живи, как жил. Иногда заходи только, чтобы мама не очень расстраивалась. Ты иди домой, сынок… Отдыхай…
— Мне правда можно не ночевать у вас, пап?
— Да конечно! Еще чего — ночевать! У тебя своя семья есть. Поезжай домой, поздно уже… Может, чаю попьешь на дорожку? Я колбаски купил, сыру. Мигом бутербродов наделаю.
