— Война есть война.
Как можно забыть подобное кощунство? А разве мог Хрущев забыть унижения, испытанные после бегства из-под Харькова, где он, член Военного совета Юго-Западного направления, бросил окруженные немцами войска и улетел в Москву? Еле-еле при помощи своих дружков отвертелся от суда Военного трибунала и целых полгода не показывался на глаза Сталину. Как только выдержал такое…
И разве не издевательство — после войны битых два часа держать почти навытяжку его, уже солидного члена Политбюро, и отчитывать на глазах у всей дачной охраны? Да потом еще тому же Лозгачеву иезуитски жаловаться:
— Вот, все меня называют жестоким, а как быть? Им, этим Иванам непомнящим, скажешь одно, а они все перепутают… А всякая государственная ошибка, словно снежный ком с горы, влечет за собой серию мелких ошибок…
И Хрущев за все отомстил Сталину сторицей, свалив на покойного собственные преступления. Сколько людей уничтожил собственной властью, когда возглавлял трибунальские тройки или не контролировал их работу как тот же Чуянов? Потому-то ему ничего не оставалось, как свалить на Сталина все репрессии, чтобы прикрыть собственные злодеяния. Собственные и дружков. Того же Микояна, который попросил Ежова «разобраться» с его семью заместителями, видно, не желавшими участвовать в совещаниях вроде того…
С высокой трибуны двадцатого съезда Хрущев оскорбил Ворошилова, заявив, что тот путается у него в ногах и мешает работать. Первый маршал пришел в свою машину и от обиды заплакал.
Последний пример. Хрущев страсть обожал чинопочитание. Во время спектакля в театре имени Е. Вахтангова он появился в ложе так, чтоб увидел весь зал. Стоящие зрители бурно аплодировали ему. А он милостиво раскланивался. При этом заметил на первом ряду единственного человека, продолжавшего сидеть. На следующий день позвонил ему:
— Ты что, всенародно демонстрируешь неуважение ко мне?!
— У меня ишиас, — пояснил Георгий Константинович Жуков, поневоле вынужденный слукавить.
— Знаю, знаю, какой у тебя ишиас, — угрожающе заключил Хрущев.
Думаю, этого было достаточно, чтобы спаситель Отечества превратился в опального пенсионера.
Шельмуя Сталина, Хрущев с трибуны намекал:
— Мы еще посмотрим, кто убил Кирова!
И дважды посылал в Ленинград самые бдительные комиссии, которые вернулись оттуда с пустыми руками.
Свалив на него все беззакония и репрессии, Хрущев заодно обвинил Сталина в том, что он тормозил развитие социалистического строительства. Сравним факты. Каким после победы революции являлся главный вопрос? Быть государству Советов независимым или попасть под влияние иностранного капитала. Для самостоятельности следовало максимально развивать всю нашу экономическую мощь.
Ленин заботился об электрификации страны, создании собственной индустрии, всемерной механизации сельского хозяйства, повышении общей культуры народа, которому по праву наследия принадлежит все искусство. Все эти заветы были выполнены. И каждая такая победа была естественно связана с именем Сталина — вождя социалистического государства, которое сокрушило бронированную машину мирового фашизма, а затем в небывало короткий срок буквально воскресло из руин. Эти очевидные факты признают даже империалисты. Но только — не Хрущев, сумевший в погоне за Америкой разорить нашу страну при помощи одной кукурузы. Не говоря уж о других вздорных экспериментах.
Однако на этом не успокоился. Прочитайте в его «Воспоминаниях» хотя бы страницы о роковых днях: «Сталин был навеселе после обеда, но в очень хорошем расположении духа, и физически ничего не свидетельствовало, что может быть какая-то неожиданность. Распрощались мы со Сталиным и разъехались.
Я помню, когда мы вышли в вестибюль, Сталин, как обычно, вышел проводить нас. Он много шутил и был в хорошем расположении духа. Он замахнулся, так вроде, пальцем или кулаком, толкнул меня в живот, назвал Микитой. Когда он был в хорошем расположении духа, то он меня всегда называл по-украински Микита. Ну, мы уехали тоже в хорошем настроении, потому что ничего за обедом не случилось, не всегда обеды кончались в таком хорошем тоне.
Я ожидал, что завтра выходной день, и Сталин нас обязательно вызовет. Поэтому я долго не обедал. Я не верил, что выходной день сможет быть пожертвован в нашу пользу. Нет и нет звонка. Уже было поздно, а я все дома. Разделся и даже лег в постель. Вдруг звонит Маленков и говорит:
— Вот, знаешь, сейчас звонили от Сталина ребята, чекисты, и они тревожно сообщили, что что-то произошло со Сталиным. Надо будет поехать. Я тебе звоню и уже позвонил Берии и Булганину. Выезжай прямо туда, к Сталину.
Я сейчас же вызвал машину. Мы зашли в дежурку, спросили:
— В чем дело? Как? Почему вы так думаете? Они говорят:
— Обычно Сталин в такое время, часов в одиннадцать вечера, обязательно звонил, вызывал и просил чай. Другой раз он и кушал. Сейчас этого не было.
Тогда послали Матрену Петровну на разведку. Нам чекисты сказали, что они уже посылали Матрену Петровну посмотреть. Она пришла и сказала, что товарищ Сталин лежит, спит, и видно, под ним подмочено. Чекисты подняли Сталина и положили на кушетку в малой столовой. Сталин лежал в большой столовой, следовательно, он поднялся с постели, вышел в малую столовую и там упал, там он подмочился.
Когда нам сказали, что с ним вот такой случай произошел и что он теперь спит, мы посчитали, что неудобно нам появляться и фиксировать свое присутствие, когда он в таком неблаговидном положении находится. Мы уехали по домам. Прошло какое-то небольшое время, опять звонок. Звонит Маленков и говорит:
— Звонили опять ребята от товарища Сталина. Они говорят, что все-таки что-то со Сталиным не так. Хотя Матрена Петровна, когда мы ее посылали, сказала, что он спит спокойно, это необычный сон. Надо еще поехать.
Вот мы приехали опять в эту дежурку. Приехал Каганович, приехал Ворошилов и приехали врачи. Из врачей помню профессора Лукомского. Мы зашли в комнату. Сталин лежал на кушетке, спал. Профессор Лукомский подошел очень осторожно. Я его понимал. Он, знаете, прикасался к руке Сталина, как к горячему железу, подергиваясь. Берия даже грубовато сказал:
— Вы врач, так вы берите как надо.
Профессор Лукомский сказал, что правая рука Сталина не действует. Парализована и левая нога. Он даже говорить не может. Состояние у него тяжелое. Сразу разрезали костюм, переодели и перенесли его в большую столовую. Сталин был в очень тяжелом положении. Врачи нам сказали, что при таком заболевании почти никто не мог вернуться к труду. Мы все сделали, чтобы Сталина поднять на ноги.
Однажды днем, я не помню, на какой день, Сталин вдруг как бы пришел в себя. Это было видно по выражению его лица, но он говорить не мог. Он поднял левую руку и начал показывать не то на потолок, не то на стену. У него на губах появилось что-то вроде улыбки. Потом стал нам жать руки, я ему подал руку, он ее пожал левой рукой. Пожатием руки он передал свои чувства.
