* * *
С чего она решила, что так уж сильно любит осень? Чего в ней хорошего, в этой осени? Сплошная грусть, уныние и желтизна. И неприятный мокрый холод. Нет, раньше она все эти осенние прелести и впрямь любила, конечно. Было дело. Любила побаловать себя прогулкой по аллее старого городского бульвара. С работы ехала и выходила на три автобусных остановки раньше, и шла, шла среди огромных лип, ступая по яркой желтизне опавших листьев. Липы вообще по-особенному сбрасывают с себя осенние одеяния — медленно и спокойно, с достоинством аристократок. А тополя ведут себя как плебеи, скидывают пятнистые, некрасиво тронутые первым заморозком листья, как ветхую рубаху с плеч, одним махом. Вот клены — те в своем осеннем раздевании вообще снобы. Такие шедевры порой под ноги сбрасывают, что поднимешь листок и диву даешься его цветовой и резной затейливости. Но клены на старом бульваре редко встретишь. Тут липы хозяйничают, тут их территория. Чисто дамская. Потому и вызывает их неторопливая осенняя красота что-то вроде чувства легкой беззаботности. Может, потому и нравилось ей раньше гулять по бульвару. А теперь не получается. Нет больше в душе беззаботности и удовлетворения. Кончились. Хотя отчего, казалось бы? Все же вернулось на круги своя. Женская жизнь есть, забот глобальных вроде нет, кроме бытовых, обыденных.
В который уже раз отругав себя за напавшую ностальгию по осенним прогулкам, Марина перехватила тяжелый пластиковый пакет в другую руку и прибавила шаг. Ну его к чертям собачьим, этот сентиментальный поход по бульвару. Дернуло же ее из автобуса раньше времени выскочить! Да еще и в замшевых ботинках, старательно теперь вбирающих в себя пыль желтых липовых листьев. Да еще и пакет этот руки рвет. Вечно она меры в покупках не знает. Зашла в магазин, увидела свежих цыплят на прилавке — тушки маленькие, беленькие, такие за пять минут в духовке испекутся. Машка такие любит. И Олег тоже. Он сегодня из командировки приезжает, надо ж покормить как следует. И чтоб впрок еще в морозилке лежали, как у запасливой хозяюшки. Вот и думала бы только об этом, вот и кормила бы, запасала бы впрок на здоровье. Какого черта из автобуса выскочила? Пройтись по листьям ей захотелось… Раз ты есть курица Галина Бланка, вот и вези покупных курей домой, и возись там с ними сколько влезет.
Неожиданно прыгнула под ногой расхлябанная плита тротуара, вывернулась на секунду острым концом из-под слоя листьев и легла обратно, как только она испуганно шарахнулась в сторону. Сволочи, не могут бульвар в порядок привести! По нему же люди ходят! Пусть такие, как она, романтические идиотки, но ходят же. Дуры, которые непонятно зачем научились впадать в транс от вполне естественного ежегодного умирания природы. А еще эти дуры-хлопотуньи поверили в святость кастрюлек в холодильнике и в ежевечернюю музыку включенного на всю мощь пылесоса. И в высокое предназначение мужниных чистых рубашек по утрам. И слово «дом» они произносят с таким придыханием, будто это не совокупность блочных стен, горячей воды в ванной, шкафа с одеждой да газовой плиты, а по меньшей мере храм греческой богини Афродиты со всеми его святыми прибамбасами.
«О, понеслось, понеслось вперед дурное настроение, только волю дай!» — тут же опомнилась в мыслях Марина, чувствуя, как неприятно разрастается боль в щиколотке. Совсем она не хотела это дурное настроение поощрять, наоборот, развеять его романтической прогулкой хотела. Что ж, не получилось. Надо что-то другое придумывать. Только вот что?
Дохромав до ближайшей скамьи, Марина уселась, опустив свою пластиковую котомку под ноги, провела ладонью по сухой щеке, будто утирая слезу. Нет, плакать она сейчас не будет, конечно. Хотя очень хочется. Никак она не может привыкнуть к своему странному в последнее время настроению, когда душа куксится, как малое дитя, пережевывает холодную пищу серой повседневности. А раньше вообще этой повседневности не замечала. Раньше она, наоборот, ей нравилась, стелилась твердой землицей под ногами, кормила сытным статусом верной жены и хорошей хозяйки. И вдруг — на тебе. Ни земли под ногами, ни жизни, одна сплошная депрессия. И сонные ночные полеты в тайное, тщательно отвергаемое, манящее блеском синих глаз в обрамлении густых ресниц. Нет, каков, а? Все твердил, что жить без нее не может, а сам исчез, будто и не было ничего.
А ведь было. Она только сейчас понимает: было. Смотрит на своего мужа, по утрам выползающего из спальни, и понимает: было! И сворачивается от смутной неприязни душа, и раздражение силой запихивается обратно, как скороспело подошедшее и выплывшее из кастрюли тесто. Тут, главное, в руки себя взять, чтоб на лицо быструю улыбку натянуть. Обычную, милую, приветливую. Доброе утро, мол, дорогой муж. И не вестись на вдруг обнаружившиеся и лезущие в глаза классические примочки вроде его больших ушей и всякого подобного прочего. Она ж не сахарная барыня Анна Каренина, чтоб ими себя терзать. У нее, кроме терзаний, других забот полно. Вот, котомку с цыплятами до дому дотащить, к примеру. И вообще все со временем образуется. Все встанет на круги своя. Сегодня Олег возвращается из командировки, надо обязательно успеть приготовить цыплят. Вот чего она тут расселась, интересно? Себя жалеть, тоску по прошедшему лету внутри лелеять? Надо вставать, надо идти. Домой, к шкафу, к пылесосу, к духовке. В храм греческой богини Афродиты, будь он неладен. Да, в храм! И никак иначе!
Марина резко поднялась со скамейки и тут же охнула, ощутив боль в ноге. Не то чтобы она была совсем нестерпимой, но похромать придется, поковылять на высоких каблуках, волоча в руке тяжелый пакет. Ничего, зато от грустных мыслей отвлечется. Так, надо сделать несколько первых шагов, потом легче будет…
Сквозь шум машин, мчащихся по обе стороны бульварной аллеи, долетел до нее знакомый голос. Будто ветром его принесло. Голос Ильи. Нет, стоит о нем подумать, уже и глюки начинаются. Главное, настойчиво так зовет, по имени. Да и ветра вроде никакого нет.
Марина завертела головой и даже в небо пару раз посмотрела, будто голос мог прилететь оттуда. И вдруг увидела. Точно он, Илья. Парень стоял у кромки дороги, пережидая поток машин и готовясь к пробегу через опасную дорожную полосу. В этом месте и переходов никаких нет, и машины мчатся на воле, не боясь таких вот случайных прохожих-перебежчиков.
Сердце Марины тут же дернулось то ли тревогой, то ли мгновенной радостью, и неожиданно для себя она что есть силы метнулась к чугунному бульварному ограждению, утопая каблуками в мягком, раскисшем от вчерашнего дождя газоне. Напролом, не пытаясь отвести от лица низких липовых веток. Пакет больно бил по коленкам, и она все волокла его за собой. Встала наконец у толстого витого ограждения, быстро прикидывая, как бы перемахнуть через него половчее. Ни одной порядочной мысли в голове не было, одна сплошная лихорадка, и сбоку этой лихорадки досада: как перелезть-то? На каблуках, в юбке, в длинном плаще?
Илья уже бежал к ней навстречу через дорогу, уловив-таки короткий промежуток в дорожном движении, опершись руками о пыльный чугун ограждения, ловко его перемахнул, встал рядом с ней, замер, тяжело дыша. Потом выхватил пакет из рук, взял твердой рукой под локоть:
— Пойдем…
— Слушай, а как ты здесь очутился? Ты просто мимо шел, да? И меня увидел? Случайно, да? — выбираясь вслед за ним на аллею и отряхивая полы плаща от пыли, торопливо спросила Марина и глупо хихикнула, и тут же заговорила сердито и торопливо, пытаясь спрятать неловкую радость: — Совсем с ума сошел! Илья! А если б ты под машину попал? Это же опасно!
