Марина шла против неожиданно разбушевавшегося ветра, подняв воротник пиджака, цокала каблуками по асфальту. Потом неожиданно для себя оглянулась испуганно. Чего это она? Нечего и некого ей бояться. Да, сбежала сейчас от Ильи, струсила, не стала ничего ему говорить. Отпросилась с работы пораньше. В конце концов, она не обязана ему отчитываться. Пусть лучше спасибо скажет за приобретенный жизненный опыт. А с нее хватит, хорошенького понемножку. Ну их, эти каникулы с праздниками. Очень уж обратно хочется, в привычную обыденную и устойчивую жизнь, в ту самую, с беготней по магазинам, с пылесосом в обнимку, с обедами-ужинами, с беспокойством о каждодневной чистой рубашке для мужа. Вот именно — для мужа! Пусть он не крепкая стена в смысле пресловутой надежности, но он муж. А она — жена. Да за одними этими понятиями с головой укрыться можно, и жить себе дальше, и нести их впереди себя, как гордое знамя.
Олег сидел за дальним столиком, с понурым видом склонившись над чашкой кофе. У Марины сердце сжалось: небритый, неухоженный, косматый какой-то. Подошла, села напротив. Когда уже села, лихорадочная мысль в голове закопошилась: может, покапризничать маленько? Чего это она так, с разбегу? Состроить гордый вид, понасмешничать, про Настю спросить?
— Привет…
Олег вздрогнул, поднял измученные глаза, растянул губы в улыбке:
— Привет… Слушай, Марин, а Машка когда приезжает?
— Машка? Так ты для этого меня сюда позвал — спросить, когда Машка приедет?
— Нет. Не для этого. Хотя и для этого тоже. Я тут подумал, Марин, чего мы ее будем травмировать?
— А ты считаешь, не надо?
— Да. Я считаю, не надо. Столько всего на девчонку свалится: и отец ушел, и у матери любовник молодой. Она не перенесет столько всего сразу. У нее сейчас переходный возраст, мало ли чего ей взбредет в голову?
Марина видела — врет Олег сейчас. Но, надо сказать, врет очень в тему. Именно то сейчас говорит, что ей слышать хочется. И вовсе не Машкины подростковые проблемы его сейчас волнуют. Видно, что-то не заладилось у него с Настей, наперекосяк пошло. В глазах — страдание. И руки дрожат. Вон, кофе чуть не расплескал.
— Закажи мне чего-нибудь поесть, Олег. Я сегодня не обедала.
— Ладно. Только у меня денег нет.
— Я заплачу.
Они замолчали, поджидая официантку. Марина небрежно отодвинула от себя книжечку меню, коротко бросила склонившейся к ней девушке:
— Мне кусок мяса, любого. И овощи. И пятьдесят граммов коньяку. Ах да, еще чай с лимоном. Без сахара. — Потом, будто спохватившись, повернулась к Олегу: — А ты есть будешь?
— Да. Буду. — Понуро опустил он голову.
— Тогда еще раз то же самое, — снова подняла она лицо к официантке. — А сейчас принесите просто воды без газа. Пить очень хочется.
Девушка кивнула, торопливо отошла от их столика, даже плечами слегка передернула, поеживаясь. Будто почувствовала себя неловко в их напряженном поле. Марина устроилась поудобнее, поставила локти на стол, придвинула лицо поближе к Олегу.
— Ну? Чего ты весь кислый такой? Случилось что-нибудь?
— Нет. Ничего не случилось, — ответил он тоном обиженного ребенка. — С чего ты взяла, что у меня что-то случилось? Просто я…
Она не стала ему помогать. Сидела, смотрела, ждала. Пусть сам выкарабкивается. Вот вздохнул тяжко, вот глянул на нее коротко, вот кофе хлебнул, двинув туда-сюда острым кадыком. Снова вздохнув, выпалил наконец:
— Просто я хочу, чтоб все было как раньше, Марин. Я, ты, Машка… Ты прости меня, ладно? В конце концов, я первый раз тебе изменил. Да и ты тоже хороша: завела себе сразу кого-то, да еще и в дом привела.
— Ну да. Завела. И правильно сделала.
— Не говори так. Прошу тебя. Не добивай. Я и без того чувствую себя отвратительно. Блудный муж пал на колени перед семьей, со слезами и целованием ручек-ножек.
— Ну до целований ножек, допустим, ты не опустишься. А вот насчет Машки — тут ты прав. Не надо ей такого опыта. Знаем, потому что проходили. Так что согласная я на прощение. На том и порешим.
Она старалась, она очень старалась быть гордой и насмешливой. И великодушной. И даже будто с плеч камень упал, брякнулся у нее за спиной, разбился о плиточный пол. Склеилось, получилось! Теперь все будет по-прежнему, пойдет по заданному надежному кругу: семья, обед, магазины, чистая рубашка к утру. А только на душе отчего-то легче не стало. Наверное, так со всеми бывает, кто треснувшую чашку жизни пытается склеить?
Олег глянул на нее благодарно, хотел было что-то сказать, но не успел. Нарисовавшаяся у стола официантка поставила перед ними тарелки с едой, воду, пузатый маленький графинчик с коньяком. И снова поспешно удалилась из зоны их напряженного молчания. Впрочем, не такого теперь и напряженного. Все же разрешилось. К обоюдному их удовольствию. Олег разлил коньяк по рюмочкам, задумался, потом улыбнулся. Не понравилось Марине, как он улыбнулся. Было в этой улыбке больше грусти, чем вины. А впрочем, стоило ли ей быть такой придирчивой? Жизнь есть жизнь. Пусть сложится, склеится, а с трещинами она потом разберется.
— Что ж, давай за нас выпьем. Не мы первые, не мы последние. Все будет хорошо, Марин.
— Давай… — ответила она со вздохом и потянулась за своей рюмкой. — Конечно, все будет хорошо. Отчего ж не быть? — Ты Настю разлюбил, что ли?
— Марин… Давай не будем это обсуждать, ладно? Пожалуйста! Вообще никогда об этом говорить не будем. И вспоминать не будем. Как, например, о прошлых болезнях не вспоминают.
— Хорошо. Не будем. Ты ешь давай, а то сейчас в обморок упадешь. Зеленый весь. И приходи сегодня вечером.
— А сейчас…
— Сейчас пока нельзя. Мне надо со своими делами разобраться.
— А… понял, понял… — закивал он быстро. — Так может, я завтра приду?
— Нет. Сегодня. Часам к девяти.
— Хорошо. К девяти так к девяти. — Он потянулся снова к графинчику и повторил который уже раз как заведенный: — Все будет хорошо, Марин. Все будет хорошо.
Илья ждал ее дома. Открыл дверь, глянул в глаза тревожно, ничего не спросил. Молча повернулся, ушел в комнату. Марина задержалась в прихожей, сняла туфли, зачем-то причесалась перед зеркалом. И вдруг поняла: трусит. Снова провела расческой по волосам, повертела головой туда-сюда. Отметила про себя отстраненно — а насчет короткой стрижки-то Илья прав оказался. Ей действительно идет. Совершенно новый рисунок, делающий овал лица практически девичьим, и шрамик на виске трогательный, будто бровь чуть вверх удивленно вздернута. Только что она потом с этой стрижкой делать будет? Снова будет обрастать? Нет, не хочется…
Бросив на полочку расческу, Марина сердито одернула себя: нашла время красотой неземной любоваться! Надо же идти, выяснять отношения. Прогонять парня. Отчего ей казалось, что это легко будет? И совсем не легко. А с другой стороны — чего там выяснять-то? Какие отношения? Никаких особых отношений и нет. Каникулы-праздники кончились, не могут же они длиться вечно. В конце даже самых прекрасных каникул страшно домой хочется — с ней, например, всегда так бывало. Отдохнет у теплого моря дней десять — и сердце томиться начинает. Тянет в размеренность будней, к пылесосу и сумкам, к утренним ранним вставаниям, к рабочему столу с бумагами. Был в этой размеренности, видно, какой-то сермяжный смысл… Только отчего сейчас на душе так пакостно? И сил никаких нет, чтоб грустный разговор начать. А надо. Чтоб сразу в лоб, чтоб не мямлить, не терзать парня зазря.
