В кафе разговор у них поначалу не заладился. Юношу Илью вдруг парализовало скромностью, сидел весь маетный. То смотрел на нее внимательно, то глаза опускал, розовея лицом. А потом ничего, отошел немного. В общем, поболтали мило о том о сем. О погоде, о музыке, о превратностях судьбы сборной России по футболу на европейском чемпионате. А потом он вдруг неожиданно произнес:
— Можно, я тоже на «ты» перейду? Мне как-то без «Никитичны» удобнее…
— Зачем? — пожала плечами Марина, нахально улыбнувшись. — Чем это тебе без отчества удобнее?
— У вас имя очень красивое. Вернее, у тебя…
— Не увлекайтесь, юноша!
— Да ладно. Это ты не очень-то увлекайся. Не такой уж у тебя и возраст солидный, чтобы изображать почтенную матрону.
— Ну ты и нахал! — удивленно вскинула Марина брови. Хотела даже обидеться всерьез, а потом передумала. Потому что юноша, если уж честно признаться, где-то был прав… Не надо выставлять возрастную снисходительность впереди себя защитным барьером. Раз в кафе потащилась.
— Нет, Марина. Я не нахал. Ты мне правда очень нравишься. И давай больше никогда не будем говорить про разницу в возрасте. Пожалуйста!
— Да я и не говорю… — пожала она плечами. — А тебя не смущает, например, то обстоятельство, что у меня муж есть?
— Нет. Не смущает. Тем более что никакого мужа у тебя на данный момент нет. Вы разбежались недавно. Потому ты в нашей конторе и появилась.
— А ты откуда знаешь?
— Да так, случайно. Шеф секретарше про тебя посплетничал, ну и понеслось…
С нехорошим звоном сложив на тарелку вилку с ножом, Марина хотела выпалить в ответ Илье что-нибудь хлесткое — «не твое дело», например, — но тут же и осеклась, болезненно закашлявшись. Слишком резко воздух глотнула. Вместо слов просто махнула рукой, отвернулась и преувеличенно долго пыталась то ли отдышаться, то ли прийти в себя.
— Я обидел тебя, да? Прости, если обидел. Я не хотел. Я никому больше не дам тебя обидеть.
Марина удивленно посмотрела на своего кавалера. Что-то очень хорошее для себя услышала она в этом отчаянном возгласе. Наверное, так звучит искренность, ее ни с чем не спутаешь. Трогательно, тепло и бархатно звучит. И из глаз парня льется прямиком в нее искренность, окатывает прозрачным целебным потоком, и так хочется немного искупаться в ней, поплавать, отдохнуть. А что, она права не имеет, что ли? Раз льется! Не пропадать же добру.
— Нет, ты меня не обидел, Илья. Все нормально. А мужа у меня на сегодняшний день и правда нет. Он к другой ушел. К молоденькой. К такой же, как ты.
— Ну и дурак. Я бы от тебя никогда…
— Все, Илья. На сегодня хватит. Лимит комплиментов исчерпан. Спасибо за ужин.
До ее дома они шли молча. Молчание это тоже было хорошим, медлительным и размеренным, как цоканье ее шпилек по плитам тротуара. Парень шел на полшага позади, будто ее оберегая, и Марина чувствовала странное волнение. И старалась держать спину прямо. Оно тоже было хорошим, это волнение. «Если спросит сейчас про чашечку кофе, я не откажу», — созрело в голове быстрое и немного хмельное решение. А почему, собственно, она должна отказываться? Чего ей терять? Каждая женщина переживает кризис развода по-своему… Она, например, вот так переживет. Пусть этот парень будет для нее таблеткой анальгина. На период первого, самого свежего и самого тяжелого одиночества. На тот как раз период, пока Машки дома нет. Это ж всего полтора месяца! Конец июня, потом весь июль и еще хвостик от августа. Вполне нормальный срок. Сильно нравлюсь я вам, говорите, юноша? Что ж, я и не против. И всем хорошо получится, и вполне взаимовыгодно. В том смысле, что и ему тоже лишний жизненный опыт помехой не будет. Так что смелее, смелее, юноша.
— Марин, а как насчет чашечки кофе? — тихо и с грустью спросил Илья, будто подслушав ее греховные мысли.
Она хмыкнула, обернулась к нему, спросила, улыбаясь:
— А откуда такая обреченность в голосе? Не надо нам никакой обреченности! Пойдем, будем кофе пить. Что мне, кофе для хорошего человека жалко, что ли?
* * *
Не узнавал он свою Настю, хоть убей. Нет, не разлюбил, конечно, просто не узнавал. И покорно смирялся — горе у девчонки, понимать надо. И немного, самую малость, злился. А потом спохватывался, злился на свою некрасивую злость, пытался поддержать всячески — то с объятиями лез, то с приготовлением доморощенного неказистого ужина старался. И все ждал: еще день, еще два, и снова засияет в ее голубых глазах юная прелесть-любовь, к нему одному обращенная, снова запрыгают вокруг него резвые худые ножки, и руки обовьют шею, и прядки-перышки будут ласково щекотать лицо. Все, все будет по-прежнему! Не может не быть. Горе переживается, жизнь остается. Надо терпения набраться, надо переждать…
На девятый день все собрались за поминальным столом, который устроили в квартире Дарьи Васильевны по причине ее трехкомнатности и наличия в гостиной большого раздвижного стола дореволюционного, наверное, возраста. Пока Олег этот стол раздвигал, сумел вспомнить все известные ему плотницкие ругательства. Старые полированные доски натужно скрипели, не желая выходить из пазов, да еще и над ухом так же нудно поскрипывала с советами неугомонная Настина бабушка:
— Надо, наверное, верхнюю столешницу пошевелить слегка… Рассохлось все от времени, мы этим столом редко пользуемся, знаете ли. Юбилеев давно уже не справляли. Скромно живем, варимся в своем бабьем царстве. Моя сестра Катерина хоть замужем побывать успела, Ирку себе родила, а я так вообще всю жизнь при маме с папой, в этой вот квартире… Папа умер пятнадцать лет назад, с тех пор этот стол и не разбирали.
— Оно и видно, — тихо и сердито пробурчал Олег, вытирая пот со лба дрожащей от напряжения ладонью.
Застрявшая в пазу доска соизволила наконец сдвинуться с места, и Дарья Васильевна вскрикнула по-девичьи радостно, и сама будто устыдилась своего крика. Настя тоже так иногда вскрикивала, когда у нее получалось что-нибудь. Неважно что. Метко ударился мяч в кегли в боулинге или конфетная обертка от ловкого броска попала прямиком в урну. Вскрикнет и подпрыгнет чуть на носочках. Хорошо, хоть эта старушенция подпрыгивать не стала. Да и то пора о душе подумать, а она вскрикивает над ухом, усугубляет настрой организма на раздражение.
— Какой вы молодец, Олег! Справились-таки! — замельтешила она у него за спиной, пытаясь пристроиться, чтобы ухватиться рукой за выползающую из паза доску. — Давайте же я вам помогу.
— Не надо. Спасибо. Я сам справлюсь.
— Баб Даша, там рис для кутьи сварился, — заглянула в гостиную Настя.
Олег обернулся на ее голос, улыбнулся, как мог, щедро. Настя же в ответ ничего не сказала, молча подошла, провела пальчиком по вытянутой на божий свет столешнице. Губы чуть дрогнули.
— Пыль… — констатировала она, задумчиво рассматривая свой палец. — Бабушка Дарья у нас по домашнему порядку не убивается. Одна здесь, в гостиной, вообще редко обитает. Обжила себе одну комнату, а сюда и не заходит почти. Мама ее как-то пыталась уговорить на родственный обмен, а она — ни в какую. Так и прожили — мы с мамой в двухкомнатной малометражке, бабушка Катя тоже в двухкомнатной, а она здесь одна…
