— Настенька, девочка моя… — снова потянулся к ней Олег, но она увернулась от его руки, вскочила, начала нервно натягивать джинсы.
— Ты едешь со мной или дома останешься?
— Еду конечно.
— Тогда одевайся быстрее!
Ее слова прозвучали коротким раздраженным приказом, и Олег почувствовал себя не то чтобы неуютно, а как-то ни к селу ни к городу. Нет, он все понимал, конечно же, и против Настиного на свой счет раздражения и не возражал нисколько. Все люди реагируют на горе по-разному. Кому-то надо прижаться-прилепиться к близкому человеку, а кому-то, наоборот, — побыть одному. Чтобы не делить свое горе ни с кем. Взять на себя полную ответственность — мое, мол, горе, и не мешайте мне его горевать. И все же было Олегу страшно не по себе. Могла бы Настя и потактичнее себя вести, честное слово.
Они долго ловили частника на перекрестке, взмахивали дружно руками каждой вывернувшей из-за угла машине. Частников в этом забытом городском околотке, видимо, водилось мало или время было такое, субботнее, сонное еще. Удалось остановить только случайно появившуюся в этих краях маршрутную «Газель», и на том спасибо. До центра доехать можно, а там уже автомобильная жизнь кипит попроворнее. Настя всю дорогу молчала, отвернувшись к окну и смахивая ладошкой слезы. Олег протянул руку, обнял ее за плечи. Она не стала возражать, но и не отреагировала никак, будто и не заметила. Повернувшись к нему вполоборота, проговорила на всхлипе, некрасиво вытирая пальцами нос:
— Что… Что теперь с Лизой будет?
— А отец у Лизы есть? Ты же говорила, он есть… — охотно вступил в разговор Олег.
— Да, есть. Ты уже спрашивал об этом. У него другая семья, и он Лизу своей дочерью не признал. Катька у него в любовницах ходила, понимаешь? Любила она его сильно. Потому и ребенка оставила. Знала, что он от жены никогда не уйдет, и все равно оставила. Там скандал был большой, с его законной женой.
— Так ведь его отцовство можно на законном основании установить, Насть? Экспертизу генетическую провести, и все такое.
— А что это даст? После экспертизы он Лизу сразу полюбит? — усмехнулась она, нервно дернув плечиком.
— Ну не полюбит, так хотя бы алименты…
— Алименты — это да. Алименты — это конечно. — Снова нехорошо усмехнулась Настя, глядя в окно. — Без алиментов Лизка ну просто никак не обойдется.
— Настюш, ну чего ты злишься? Ты же сама про эту проблему заговорила.
— Да я не злюсь. Я и правда не знаю, что теперь с Лизкой будет.
— А родственники у Кати есть какие-нибудь? Братья там, сестры.
— Нет. Нету у нее родственников. Есть сестра сводная, в Павловске живет, но она с ней почти не общалась. Она от первого отцовского брака, там свои давние ревности, сам понимаешь. А когда у Катьки отец умер, они и вовсе друг про друга забыли. Катька говорила, что эта ее сестра вообще странноватая особа. Всю жизнь одна живет, сама по себе.
— Ну вот, видишь! Раз одна живет, значит, сам бог ей велел о Лизе позаботиться. Как там ни крути, а она ей тетка все-таки. Ты адрес знаешь? Надо вызвать ее на похороны.
Настя дернулась под его рукой, как от электрического тока. Закрыла лицо и, то ли всхлипнула, то ли взвыла коротко. Однако волю слезам не дала — маршрутка уже лихо выехала на центральную улицу города, и смуглый водитель обернулся к ним в ожидании команды.
У дома Настиной бабушки они были уже через пятнадцать минут. Поднимаясь за Настей по лестнице старого, сталинской постройки, дома, Олег вдруг ощутил волнение: Настя впервые должна была представить его своим родственникам. Но тут же этого волнения и устыдился. У людей горе, а он со своими нежными чувствами наперед лезет.
Дверь им открыла сухонькая женщина с аккуратной седой стрижкой, скользнула по лицу Олега горестным, но все же заинтересованным взглядом. Настя пулей промчалась мимо бабушки в квартиру, и Олег замялся неловко на пороге, глядя на хозяйку исподлобья.
— К Лизе побежала… — тихо прокомментировала бабушка Настино поведение. — Она ее очень любит, Лизу-то. И Катюша была нам как родная.
— Да. Я знаю, — торопливо подтвердил Олег свою причастность к Настиной жизни. — Жалко девочку, совсем юная.
Он еще и вздохнул по-стариковски после этого «юная», будто нарочито отделил себя от прекрасного девчачьего возраста. Настина бабушка взглянула на Олега коротко — как ему показалось, насмешливо. А может, действительно только показалось. Просто у нее взгляд такой — умный, колкий, понимающий.
— Да вы проходите, чего же мы в прихожей. Хотите чаю или кофе? Вас ведь Олегом зовут, насколько я знаю?
— Да. Олегом. И от кофе я бы не отказался. А вас как зовут, простите?
— Екатериной Васильевной. Проходите на кухню, Олег. Обувь можете не снимать. У нас не снимают.
Ого! В этом доме претендуют на причастность к культурному слою общества, что ли? Раз гостей не заставляют вдрызг разношенные хозяйские тапочки напяливать? Остатки дворянской голубой крови демонстрируют или это простой выпендреж перед претендентом на внучкину руку? Что ж, очень, очень интересно.
Зайдя на кухню, он обомлел от неожиданности и даже не понял ничего поначалу. Что это? Настина бабушка Екатерина Васильевна чудом раздвоилась и предстала перед ним в двух экземплярах? Тогда отчего эти экземпляры так странно по кухне распределились? Один из них сидел за столом, пил кофе из чашки и смотрел на него с любопытством, а другой стоял у стола, насыпал из коробочки кофе в турку. Олег даже глаза закрыл и помотал головой. Однако пока мотал, тут же и сообразил, в чем тут дело. Бабки-то близнецы, оказывается. И Настя ему что-то такое про них рассказывала… Он забыл просто. Когда Настя говорила, он вообще редко вслушивался в ее слова. Он на нее смотрел, любовался ею. Млел, как тетерев. Или как глухарь на токовище. Настя, когда что-то рассказывала, мило и смешно дергала уголком рта, и бровки поднимала, и глаза щурила, или наоборот, распахивала их удивленно. А когда улыбалась, то сбоку у нее кривой зубик был виден. И про бабушек-близнецов она точно говорила, он просто мимо ушей пропустил.
— Да вы не пугайтесь, мы с Катей близнецы… — хрипловатым голосом подтвердил его догадку второй экземпляр, тот, который пил за столом кофе. — Даже и к старости смешной одинаковости не утеряли. Меня Дарьей Васильевной зовут. Папаша наш Алексеем Толстым был увлечен, вот и назвал нас Катей и Дашей. Так и ходим всю жизнь по мукам, стало быть. Да, Катюш? — повернулась она к сестре, держа чашку на весу.
— Да ну тебя, Даш. Какие у нас с тобой муки особенные? Не пугай человека.
— А вы что, из пугливых? — снова развернулась к Олегу Дарья Васильевна.
— Да вроде нет, — пожал плечами Олег, присаживаясь напротив нее за стол.
— А с Настюшей у вас что? Любовь-морковь? Или она пала жертвой вашего возрастного сорокалетнего кризиса?
Олег обалдело уставился на шуструю бабку, не зная, что ей ответить. Хамить нельзя, не то у него здесь положение. И отшутиться нельзя. Вдруг обидится? А может, самому изобразить из себя сильно оскорбленного? А что? Человек первый раз в дом пришел, неловко себя чувствует.
