А потом в чьих-то архивных письмах находила хулиганские тридцатые годы:
К коммунизму мы идем,
Птицефермы строятся.
А колхозник видит яйца,
Когда в бане моется.
При Сталине, конечно, частушки пели мало, боялись по-звериному, что за пару разухабистых строчек могли не только посадить, но и запросто лишить жизни, а вот при Хрущеве народ разошелся, стал писать на все темы с радостью и гордостью, но основной смысл был потоптать власть:
Жили-были три бандита –
Ленин, Сталин и Никита.
Ленин резал, Сталин бил,
Никита голодом морил.
Они с Хаей вечно были на стреме – вдруг где услышат новую частушку или, наоборот, совсем забытую, тщательно ее записывали, часто с вариантами, и складировали, точнее, протоколировали в толстую кожаную книгу частушечного учета. Их жизнь в вечных поисках частушек приобрела какую-то удивительную естественность, не лишившись в то же время прирожденной интеллигентности, хотя и матерные они любили тоже.
Оба теперь работали в Мюнхенском университете – она на кафедре языкознания, как она говорила, на кафедре частушковедения, он читал лекции по паразитологии. На первых порах лекции странного русского ученого-Арлекина посещали мало, паразиты почему-то немцев не интересовали. Поэтому начало второго учебного года профессор Незлобин решил отметить так, чтобы студенты это хорошенько запомнили. Прежде чем войти в старинную аудиторию и приступить к лекции, профессор, перегородив коридор какой-то блеклой длинной лентой, привязанной к двум блестящим стойкам, попросил желающих ее разрезать. Один из студентов взял ножницы у Григория Аркадьевича, махнул ими, перерезал ленту, и из нее вдруг полилась какая-то вонючая желтая жижа. Девушки завизжали, и профессор начал на чистом немецком:
– Meine Damen und Herren! Liebe Kolleginnen und Kollegen! Дамы и господа! Дорогие коллеги! Сейчас мы с вами разрезали взрослую особь бычьего цепня, которая состояла из 786 члеников и имела шесть с половиной метров в длину! Экземпляр, надо сказать, не самый большой, но всё же достаточно внушительный!
Парнишка с ножницами побледнел и с грохотом уронил их на мрамор.
– Не пугайтесь, Liebster Freund, у бычьего цепня всего 4 присоски без крючьев, поэтому-то он и называется невооружённым. Цепень – замечательный паразит! Друг, который будет жить в вашем влажном и теплом кишечнике и делить с вами ваши баварские сосиски, рульку с кислой капустой, будет с удовольствием запивать все пивом – какое вы больше любите – светлое? темное? – в течение долгих 20 или даже 25 лет, если вы не предпримете никаких попыток с ним расстаться. Расставание раньше было долгим и довольно мучительным – пациенту давали в течение нескольких дней есть одну только селедку. И почти не поили. Вы себе не можете представить, насколько это было мучительно и для человека, и для солитера! Когда начинались позывы к дефекации, беднягу-хозяина сажали на ночной горшок, в который наливали молоко и каждый раз следили, не появится ли любопытная головка цепня, который, как и его хозяин, безумно хотел пить, обожравшись селедки. Когда, наконец, сожитель вылезал настолько, что его можно было аккуратно схватить, не поранив, его начинали тихонько вытягивать из анального отверстия и наматывать на карандаш, сантиметр за сантиметром, чтобы все членики вылезли на свет божий! Вы можете представить себе этот процесс? А если всё оставить как есть, то милый и ласковый солитер станет вашей копией и будет очень вам благодарен – за приют и ласку он выпустит в ваш кишечник 600 миллионов яиц в год, а за всю свою долгую и, надо сказать, наполненную вами жизнь – целых 11 миллиардов, это ли не радость! – рассказывал профессор Незлобин, наматывая остатки цепня на руку, как какая-нибудь бабулька – моток шерсти перед тем, как начать вязать.
Такой он был, Григорий Аркадьевич Незлобин. Мечтал о многом, но главной мечтой было обеспечить внучкам спокойное и в меру счастливое будущее рядом с собой, вернее, не столько рядом с собой, сколько подальше от перестрелок, от солнцевских, ореховских и всяких других московских. С Наташкой если не получится, так хоть Машку бы устроить. Она мечтала быть педиатром, вот закончила бы школу и в Мюнхен, в университет, ко мне под крыло, думал Григорий Аркадьевич. А лучше б обеих, но Ленка не даст, хотя Вовка, сын, был бы рад обезопасить дочек, убрать их из этой бандитской Москвы. Родные приезжали к деду ежегодно, – если по приглашению, то пускали без особых проблем, хоть и очень долго оформляли выездные документы.
Дед с женой только что переехали из своей, вернее, Хаиной мюнхенской квартиры в новый дом. Дом они купили двухэтажный, вместительный, с прелестным уютным садом – ради вас завел, сказал родным дед, мне такой большой не нужен. Жили теперь они с Хаей на синем озере в маленьком городишке Берг, совсем близко от Мюнхена, минутах в 15–20 по автобану, дышали воздухом, смотрели на красивое и ловили рыбу, которую сразу же и отпускали. Когда наезжала родня из Москвы, дед старался – заранее заказывал билеты в оперу или на балет, хотя не любил ни то ни другое, сам водил девочек по магазинам и ресторанам, а на выходные всем кагалом отправлялись в Гармиш-Партенкирхен, вставали, не разбирая возраста, на горные лыжи и гоняли, подставляя лицо солнцу и ветру. Отъедались за месяц на немецких харчах, наговаривались на год вперед, закупались необходимым – брали джинсы и другую менее нужную одежду, технику и главное – модные пластинки – «Ace of Base», «Depeche Mode» и обожаемых Битлов. А перед самым отлетом дед поднимал москвичей ни свет ни заря и вез на рынок, где покупали с собой харч: салями прозрачными ломтиками, рыбку, только что засоленную да еще и подкопченную с дурманящим ароматом, вензеля бретцелей, посыпанных крупной солью, несколько зеленых крепких одинаковых яблок – это как ритуал, обязательно, еще парочку сырных головок, не самых больших, но всё же, с два кулака, даже йогурты, и те закупались у фермеров, хотя ничуть не отличались от магазинных. Торжественная часть прямо у торговых прилавков сопровождалась высокохудожественным, народным, так сказать, творчеством:
Ленин милый, открой глазки –
нет ни мыла, ни колбаски,
нет ни водки, ни вина…
Радиация одна!
Водку больше мы не пьем,
колбасу не кушаем,
чашку браги навернем,
«Перестройку» слушаем!
В 6 часов поет петух,
в 10 – Пугачева,
магазин закрыт до двух –
ключ у Горбачева!!!
И, как ведьма на метле,
Райка мчится по стране,
с ней ее царевич –
Михаил Сергеич.
Передайте Горбачеву
и Раисе лично –
от народной самогонки
хер стоит отлично!..—
запевал дед, а Хая подхватывала. Покупатели на рынке оборачивались в недоумении, но, увидев такую шикарную пожилую пару, пританцовывающую около колбасного ряда, улыбались и начинали качать в такт головой и хлопать.
А вечером, уже в Москве, богатства доставались из чемодана, изрядно помятые и продавленные, но какая разница, это ли не было тогда счастьем!
