Один из осенних дней 1974 года начинался немного суматошно. Егор, давнишний Майкин жених, никак не решающийся сделать заключительный шаг в отношениях, пригласил всех на премьеру в Московский театр имени Ленинского комсомола. Работал он там декоратором, можно сказать художником, и считал свою профессию величественной и не совсем земной. Держал Майю в курсе театральных новостей, сначала много рассказывал про Эфроса, потом вдруг про его увольнение и перевод в театр на Малой Бронной. И вот в Ленком пришел новый и многообещающий режиссер, совсем не как все, Захаров, и о нем сразу заговорили, заломились в театр. На новую захаровскую премьеру – «Тиля» – хотела попасть вся Москва, и два билета по блату досталось Незлобиным – Майе с мамой и самому Егору, конечно, который решил побыть с невестой в зале, а не сидеть, как обычно, на галерке рядом с осветителем. Старшие, Аркадий Андреевич с Идой Васильевной, отдыхали на даче, Гриша был весь в работе и никогда еще домой к семи не возвращался, а Сережа театр не любил, да и жил отдельно.
Две счастливицы, Елизавета Андреевна и Майя собирались на премьеру в театр. Егор должен был за ними заехать, Елизавета Андреевна просила пораньше, за час хотя бы, чтобы хватило времени и доехать, и переобуться, и программку купить, и на фотографии артистов в фойе полюбоваться. Идти так идти, недаром это называется поход в театр! Поход! Все солидно и весомо! Еще и цветы надо бы купить, хотя актеры были молоды и совсем не знамениты, рано цветами баловать, решила Елизавета Андреевна. И хоть в возраст вступила она совсем пенсионный, врачом была заслуженным, работала и консультировала на кафедре медицинского института, опыт имела огромный, и волшебным образом находила выходы из тяжелых ситуаций у пациентов, которые страдали давнишними аллергическими реакциями на жизнь.
В прихожей зазвонил телефон, и Елизавета Андреевна попросила Майю ответить, сама не могла, сооружала пучок из вечно непослушных волос. Они, как и у всех женщин в семье, были когда-то рыжими, но утратили теперь яркость и заметно посерели, хотя хна и делала свое дело, пытаясь вернуть им былой цвет.
– Мама, это тебя, Клавдия! – крикнула Майя, продолжая докрашивать ресницы.
Елизавета Андреевна подошла к телефону, стоящему на маленьком столике рядом с креслом.
– Клавдюша, здравствуй! – еще не слушая, сказала Елизавета Андреевна. – У тебя что-то срочное? Мы с Маюлей в театр опаздываем!
– Лизонька, спасай! – закричала Клавдия в телефон. – Мишка не дышит! Я вызвала «Скорую», но они не едут! Мишку спасай, Мишку! Умоляю, спаси!
Клавдия билась в панике, и паника эта предательски захлестывала Елизавету. Одно дело лечить чужих детей, совсем другое – своих, любимых и знакомых. Мишка был Клавдюхиным внуком, милейшим и смышленым шестилетним парнишкой, которого Клавдюха воспитывала сама – дочь ее, рожденная уже от второго брака, сидела за экономическое преступление, а точнее, за растрату, и сына своего не видела уже четыре года. Мишка был астматиком, приступы случались хоть и редко, но проходили так мощно, что каждый раз вставал вопрос о жизни и смерти. Елизавета хорошо изучила Мишкину астму, коварную и непредсказуемую, но неизвестно из-за чего вдруг расцветающую. После долгой и упорной борьбы с приступом Мишка долго оклемывался, бледный и голуболицый, подсоединенный к кислородной подушке.
– Он погибает! Понимаешь? Он задыхается! – кричала Клавдия в трубку, и слышно ее было во всей прихожей, а то и во всем доме. – Пожалуйста, спаси! Только ты можешь! Только ты!
– Быстро успокойся! Не ори! Ты пугаешь Мишку! – вдруг гаркнула Елизавета. – Сейчас приду! Разговаривай с ним, дай эуфиллин и кислород, я бегу!
Елизавета Андреевна бросила трубку и прокричала Майе:
– Майка, я к Клавдии, в театр не пойду!
– Все так плохо? – спросила Майя, заранее зная ответ.
– Некогда, идите без меня! Расскажешь потом про спектакль! – И Елизавета Андреевна, схватив свой чемоданчик, выбежала за дверь, на ходу надевая пальто.
Вернулась она часа через три, додержав Мишку до приезда «Скорой» и отправив его в реанимацию Филатовской. Приступ был тяжелым и беспросветным, парень хватал ртом воздух, не в силах полностью его вытолкнуть из легких. Клавдия причитала над внуком, рыдала, мешалась под ногами, но Елизавета не гнала ее, понимала, что Мишка для нее значит. Когда наконец состояние его стабилизировалось и его подключили к необходимым аппаратам в реанимации, Елизавета Андреевна ушла, оставив Клавдию в приемном покое.
– Я буду здесь ночевать! И не уговаривай меня! – Клавдия решительно устроилась на одиноком стуле рядом с дверью, на которой было безоговорочно написано: «Посторонним вход воспрещен!»
Спектакль уже давно начался, зрители восторженно хлопали глазами, слушая, как по-настоящему пел молодой актер Караченцов, обнажая крупные редкие и какие-то радостные зубы.
Идти в театр было уже глупо, лучше потом еще у Егора попрошу билеты и сама схожу, решила Елизавета Андреевна.
Она открыла входную дверь и поёжилась – ее чуть не сдул сквозняк, словно в квартире разом открылись все окна. Елизавета Андреевна включила свет в прихожей и услышала, как в гостиной что-то упало.
– Кто здесь? – Голос ее был чуть надломлен.
Она сделала еще несколько шагов к комнате и увидела в зеркале чей-то силуэт, пугаться у нее не было сил, и она включила свет в гостиной.
Около стенки с передвижниками стоял тщедушный человечек, весь какой-то мелкий и незначительный, с микроскопическими чертами лица и глупой улыбкой нашкодившего подростка. Почти все рамы зияли пустотой, а аккуратно вырезанные из них картины были свернуты в один рулон. Человечек работал над Шишкиным, тщательно вырезая его еловый лес из родной рамы. Окно у зеркала было открыто, занавески шевелились на осеннем ветру, но Елизавета Андреевна холода не почувствовала, ее вдруг сковал безумный страх, она почуяла, что может сейчас произойти. Маленький человечек пришел в себя от неожиданности и все с той же мерзенькой улыбочкой стал медленно и неотвратимо подходить к Елизавете Андреевне.
– Тише, хозяйка, тише, не шебурши… – Голос этот воровской оказался таким же мелким, как и он сам, высоким, незначительным и каким-то удушливым. – Ну что ж ты меня увидела-то, зачем пришла так рано? Спектакль не понравился?.. – Он говорил монотонно и все приближался и приближался.
Елизавета Андреевна теперь точно поняла, что именно сейчас ее не станет, что теперь уже точно всё. Убежать она не сможет, кричать бесполезно, отбиваться не по силам.
– Забирайте, что вам надо, и уходите, – четко сказала она. – Я никому ничего не скажу и в милицию не заявлю. Обещаю.
– Как тут не поверить, хозяйка. – Человечек подошел вплотную и вдруг быстро резанул ее по шее остроконечным ножом, который припас для картин. Черное платье Елизаветы Андреевны цвет не изменило, просто впитало кровь, которая толчками выливалась из дырявого горла. Она тяжело рухнула на колени и завалилась назад, подломив ноги и ничего уже не видя и не ощущая. Глаза уставились на Ампир Иваныча и стали довольно быстро стекленеть, теряя жизнь и глубину. Человечек вытер о ее живот нож и спокойно пошел с улыбкой дальше вырезать передвижников из рам. Их оставалось совсем немного.
