Я в нерешительности стояла рядом с ней. Что мне сделать? Что надо делать в такой ситуации? Я плохо помню то время, когда умерла моя собственная мама. Помню бесконечные темные дни, кто-то приходил, уходил, какие-то люди, появился папа, ушел, появлялись женщины, которых я не знаю… Они вешали темные тряпки по всему дому, потом снимали эти тряпки… И все это было как будто без звука… И потом сразу – детдом. Помню дорогу в детдом, долгую, в серый промозглый день, мы ехали с какой-то женщиной, она все ела и ела, всю дорогу ела – бутерброды в салфетках. И я помню эти промасляные салфетки, которые она то и дело откусывала и выплевывала. И рассказывала мне что-то. Говорит и ест, ест, ест… и достает кусочки салфетки изо рта…
Я вынесла ведро из-под раковины, помыла пол на кухне, в тесной темноватой прихожей – дом Машиной бабушки очень старый, построен, скорей всего, сразу после войны или, может быть, даже пережил Великую Отечественную.
За мной все это время наблюдал Машин рыжий кот, который вел себя осторожно и скромно. Я поискала его миски, налила воды, положила еды, которую нашла в холодильнике, он сразу все жадно съел и выпил.
– Маша… – Я подошла к своей подружке, которая так и лежала ничком. Я видела, что она не спит – она медленно водила рукой по полу. Туда-сюда, туда-сюда… – Завтра нужно пойти в школу.
– Нет. – Маша повернулась и посмотрела на меня. – Уйди, пожалуйста.
– Хорошо, я уйду. Только завтра нужно пойти в школу. Или послезавтра.
– Я разберусь.
– Хорошо.
Я надела куртку, сапоги, уже открыла было дверь, чтобы выйти на улицу, но, помедлив, вернулась в комнату, тщательно вытерев сапоги о тряпку, которой мыла пол.
Маша сидела на кровати, обхватив руками колени, смотрела перед собой и еле заметно покачивалась. Цезарь пришел к ней и сел рядом с кроватью. Я порадовалась – значит, он все же не сам по себе, и Маша не одна.
– Поможешь мне искать Любу?
– Что? – Маша повернула на меня голову. – Что ты говоришь? Какую Любу? Что тебе надо?
– Мне нужна твоя помощь, – терпеливо сказала я, стараясь не обращать внимания на Машин ужасный тон. Я понимала, что она говорит так нарочно, чтобы я отстала от нее. Не всегда понимание помогает. Понимаешь, а все равно обидно. Но понимание хотя бы останавливает от неправильной реакции. – Девочка, моя подружка, убежала из детского дома, потому что его закрывают, всех по разным местам рассылают. Ее никто не ищет.
– Почему? – вдруг спросила Маша.
– Потому что она никому не нужна. У полиции много дел.
– Я говорю – почему ты такая жестокая? Почему ты не можешь оставить меня в покое? Я прошу тебя – уйди. Мне никто не нужен. Ты не нужна. Твои истории не нужны. Мне тяжело, а ты меня мучаешь.
Я постояла в нерешительности – продолжать или нет? Машу стало как-то поколачивать, она поднимала голову, смотрела на меня, отворачивалась, что-то проборматывала про себя. Я налила воды, протянула Маше стакан. Маша взяла воду, отхлебнула немного, подавилась, закашлялась, чуть не пролила весь стакан, стала плакать…
Я села рядом с ней, обняла и, несмотря на то что она изо всех своих сил отталкивала меня, крепко ее держала. Сил у высокой здоровой Маши сейчас было мало, поэтому она вырывалась, а я держала. Наконец она перестала вырываться, опустила голову, разжала руки, которыми пыталась оттолкнуть меня, положила голову мне на плечо.
– Ты мне как сестра, – сказала я. И в этом для меня не было ничего необычного. Поскольку все мои родственники ушли от меня очень рано (включая папу – разве это папа?), мои сестры и братья были в детдоме. Не все родные, были как двоюродные и троюродные. Но свою близость и даже как будто родство я с некоторыми из них ощущала. А когда познакомилась с Машей, то сразу почувствовала в ней родного человека. И как бы потом ни складывались наши отношения, это чувство никогда не уходило. И это великая тайна – лично для меня.
Почему так? Почему я люблю Машу как сестру и маленькую Любу тоже? И почему меня любит Веселухин, у которого есть Даха, которая его любит больше всего на свете, сходит с ума, забыв гордость и здравый смысл? А он рвется ко мне и рвется, отчаянно, бесполезно и упрямо? Почему, встретив Андрея, я уже больше ни на кого не смотрю? И сейчас я убедилась – мне тогда, два года назад, не показалось, так оно все и есть. И наверное, у него так же… Как будто действует тайная сила, законов которой мы не знаем и не должны знать. Потому что все, что человек знает, он в результате пытается использовать себе же во вред.
– Ты мне тоже как сестра, – сказала Маша. – Потерпи еще меня, ладно? Я потом не буду такая ужасная. Просто мне плохо. Плохо, плохо… – Маша стала плакать, а я – гладить ее по горячей голове.
Через некоторое время я сварила кашу, заодно потихоньку навела порядок в шкафчике с крупами, где, наверное, что-то искали – так было все свалено без разбору. И заставила Машу немного поесть.
Около одиннадцати Маша стала засыпать сидя.
– Ложись, пожалуйста, – сказала я. – Хочешь, я останусь? Я могу спать где угодно.
– Нет, иди, – покачала головой моя подружка. – Я буду молиться. Не знаю никаких молитв, но буду молиться, я книжку купила себе, когда платила… за отпевание…
– Хорошо. Как тебе лучше.
Рыжий кот Цезарь проводил меня до дверей, сел, как изваяние, пока я одевалась. Я вспомнила свою прекрасную собаку Машку, которая появилась у меня в жизни, чтобы исчезнуть. Я не могла себе простить, что из-за меня ее убили или отвели куда-то, откуда она уже не смогла выйти. Из-за меня, из-за моего желания иметь собаку.
Я видела сообщения Виктора Сергеевича. Последнее было «Не могу тебя найти. Что случилось? Ответь, я волнуюсь. Я же за тебя в ответе». С чего бы ему быть за меня в ответе? «А пусть тебя как раз подвезет, пусть подвезет, – неожиданно проснулся и завозился мой бес. – Очень кстати, очень кстати…» Я бы не стала поддаваться на провокации моей авантюрной и неустойчивой в моральном смысле второй сущности (а как назвать эти сомнения и неожиданные идеи?), но Виктор Сергеевич, как будто слыша мои разговоры с самой собой, взял и позвонил.
– А вот я взял и позвонил! – весело сказал он. – Что, думаю, буду сидеть, как пацан, и ждать, когда ты соизволишь ответить. Ну и где ты?
– Улица… – Я оглянулась. В свете фонаря на одном из домов я прочитала первый раз название Машиной улицы. —Партизанская, дом 27.
– Понял. Сидишь, лежишь, пьешь чай там – что?
– Стою, жду вас, – вздохнула я.
– Стой, где стоишь! – обрадовался Виктор Сергеевич. – Сейчас буду.
Я вышла из света фонаря, на всякий случай, потому что на пустой улице показалась очень подозрительная компания громко разговаривающих не по-русски парней. И по-русски разговаривающие веселые парни в начале двенадцатого ночи, зимой – не самая лучшая встреча для меня. Но с нашими хоть можно как-то отболтаться. А с чужими – вряд ли.
