– Не грусти! – сказала мне Фрося. – Я знаю, со мной никто не хочет дружить. Я ужасная. Даже папа не выдерживает. Приедет, посидит, пошутит и уедет. Мой папа все время шутит. Ему за это деньги платят, очень большие. Ты знаешь, кто мой папа?
Я пожала плечами:
– Отец Андрей говорил – известный человек.
– Фамилия, знаешь, у него какая?
Я покачала головой.
Фрося с самым загадочным видом меня спросила:
– Не упадешь?
– Почему?
– Все обычно падают, кто не знает. Но уже, к сожалению, все почти знают.
– Я не знаю.
– Хорошо. Я скажу тебе. Мой папа… – Фрося сделала долгую паузу. – Стоишь на ногах?
– Да.
Фрося набрала побольше воздуха:
– Гунда!
Я не поняла, что она сказала.
– Ну что же ты? – ткнула меня Фрося кулачком в плечо. – Падай! Гун-да!
– Что это такое?
– Это? Фамилия! Ты что, Федора Гунду не знаешь?
Я смутно вспомнила человека, который был как-то на плакатах у нас в городе. Да, и может быть, видела его по телевизору, он вел какую-то вечернюю передачу…
– Знаю…
– Вот. Понятно? У меня ничего нет, но есть прекрасный папа.
Я не поняла.
– В смысле – у тебя ничего нет?
– Отец Андрей говорит, что все это, – Фрося обвела вокруг себя руками, – тлен и суета. А главное – это любовь.
– Ну, в общем, он прав, – осторожно заметила я. – А… почему… Федор? Ты же Евросинья Петровна…
Фрося захохотала.
– Псевдоним! Так красивее! Тем более что Петр и Федор – это одно и то же!
– Да? – удивилась я. – Разве?
– Хватит, всё! Ненавижу много болтать! – сказала Фрося, сама не закрывавшая рта весь вечер. – Вот, сюда иди, – она слегка подтолкнула меня.
Как бы ей сказать, что я ненавижу, когда меня хватают, толкают, трогают без всякого смысла? Я просто освободилась от ее руки, которой она крепко сжимала мне локоть.
– У тебя всегда везде свет включен? – спросила я, оглядываясь в бассейне. Да, красиво необыкновенно, но я уже поняла, что здесь все так. Наверно, это пристройка где-то сзади дворца, потому что с фасада я не видела это помещение с высокими стеклянными стенами.
– Свет – да… Я же боюсь темноты! Я плохо видела в детстве, плохо слышала, плохо говорила…
Я с сомнением посмотрела на живую, веселую Фросю.
– Точно? Ты про себя всё это рассказываешь?
Фрося стала хохотать так, что чуть не упала в бассейн, около которого мы стояли.
– Точно!.. Так, вот тебе купальник… – Она взяла один из нескольких купальников одинакового размера, которые висели в узорчатом белом шкафчике на входе. – Выбирай любой. В баню пойдем? У меня есть сауна, есть турецкая, но я ее ненавижу. В русской тоже не очень, пара много. Какую выбираешь?
Я не стала говорить, что я никогда не была в бане, только видела по телевизору и читала.
– Всё равно.
Фрося налила в высокий стакан сока из кувшина, кивнула мне:
– Наливай. Это манго, это грейпфрут, это ананас. Любой. Ты какой любишь?
– А можно воды?
Фрося открыла мне бутылочку минеральной воды, на которой было написано что-то по-французски.
– Мне привозят из Альп… Ненавижу ее. Очень полезная. Пей.
– А ты тоже… Гунда?
– Да, а что? Тебе не нравится? – засмеялась Фрося. – Нет, на самом деле мы Гундиевы. Но просто Гунда – ярче. Это творческий псевдоним. Но я буду тоже Гунда. Федор и Ефросинья Гунда – красиво же, правда?
В сауне, обшитой золотистым деревом, было тепло и очень ароматно пахло сосной и травами. Я легла на полку, пригрелась и чуть не уснула. Фрося ткнула меня пальцем в живот.
– Эй, ты чего, здесь спать нельзя, угоришь. Всё, пошли нырять. Обожаю нырять!
Выйдя из сауны, я начала так кашлять, что не решилась залезть в бассейн.
Фрося проплыла туда-сюда в бассейне и вылезла обратно крайне разочарованная.
– У тебя туберкулез в открытой форме? – спросила она меня.
– Нет, – слегка растерялась я.
– А-а… А то я смотрю, ты так кашляешь… Меня папа всегда предупреждает – не водить никого в дом, у кого туберкулез… Но у меня же нет друзей. Как мне быть? – спросила Фрося кого-то наверху.
Я подняла голову. Крыша у бассейна была прозрачная, со скатами, поэтому снег на ней не удерживался. Красота здесь была такая, что описать ее невозможно кому-то из моих знакомых, кто никогда такого вблизи не видел. Голубая вода, подсвеченная изнутри, бирюзовые стены бассейна с мозаичной инкрустацией, прозрачные стены, за которыми виден заснеженный сад с огромными мохнатыми елями, соснами, березами, тоже все подсвечено…
– Красиво… – все-таки не выдержала я.
– Ну, пойдем. Ужинать пора. Если ты не заразная, конечно!
– Я не знаю, Фрося. Я давно болею, просто все время ноги промокают.
– А, да, точно! Одежда и обувь. Сейчас подберем тебе, у нас, наверно, одинаковый размер.
Мы зашли в комнату, где я аккуратно оставила свою одежду. Фросино все валялось на полу, а моей одежды не было.
– А… где всё мое? – растерялась я.
– Нету! – засмеялась Фрося. – Всё! Ходи голая!
– В смысле? – нахмурилась я и завернулась в полотенце. – Куда подевалась моя одежда?
– Я ее выбросила!
Фрося еще посмеялась, покрутилась и отдала все-таки мне мою одежду, которую она как-то успела закинуть под большой мягкий диван.
– Всё равно я тебя буду наряжать! – сказала Фрося. – Потом, после еды.
Я ничего не ответила. Ботинки у меня были совершенно мокрые, я их надевать не стала, пошла босиком, потому что носки были тоже мокрые.
В столовой, оформленной, как в царских дворцах – с зеркалами на стенах, с расписным панно на потолке, с высокими узкими окнами, уже был накрыт огромный стол и стоял высокий симпатичный парень во фраке, с накрахмаленной манишкой.
– Костя! – всплеснула руками Фрося. – Ты почему так одет?
– А как, Ефросинья Петровна?
– Сегодня что? Четверг?
– Четверг… – виновато ответил парень.
Он был гораздо моложе, чем мне показалось на улице. Этот был тот же самый Костя. От силы ему можно было дать года двадцать два.
– В четверг у нас Италия! Ты должен был надеть длинный черный фартук и белую рубашку. А ты в чем?
– Во фраке, Ефросинья Петровна…
