Сразу после занятий я пошла в церковь. Моя надежда, что я там найду Любу, была очень слабая. Но ведь где-то же она прячется! Или кто-то ее прячет… Думать, что с ней произошло что-то плохое, я просто не могла. По дороге я подошла к отделению полиции, поколебавшись, зашла туда, спросила у дежурного, не объявлена ли Люба Горячева в розыск. Он с большим подозрением стал выспрашивать, какое я отношение к этому имею, так толком ничего не сказал, из чего я сделала вывод, что не объявлена. Наверное, руководство нашего детдома как-то договорилось, что шума поднимать не будут. А искать будут – я надеялась на это. Не могут же просто так забыть про пропавшего ребенка, даже если этот ребенок не нужен вообще никому…
Я вернулась в отделение.
– Можно мне лист бумаги? – спросила я.
– Вон бланки заявлений, – неохотно кивнул дежурный. – А какая у вас жалоба?
Через пару минут я молча протянула ему заявление. Я написала: «Прошу объявить розыск Любы Горячевой, проживающей в детском доме, пропавшей 29 января». Дежурный так долго читал его, что я решила – что-то не в порядке либо с тем, что я написала, либо с дежурным. Наконец он поставил на нем номер, расписался и убрал куда-то мой листок.
– Что теперь будет? – спросила я.
– Будем искать.
Я понимаю, что так же как врач не может волноваться из-за каждого больного, так же и стражи порядка не могут переживать за каждого раненого в драке, убитого, потерявшегося, даже если это беззащитная и доверчивая маленькая девочка, у которой нет родителей. Никто, кроме меня, и не переживает о ней.
– Значит, пока не искали? – уточнила я.
– Девушка, идите домой! – устало кивнул мне дежурный и, повернувшись, рявкнул в открытую за его спиной дверь трехэтажным матом.
На кого он совершенно не зло, но так ужасно закричал, я не видела, но порадовалась, что со мной он, по крайней мере, разговаривал вежливо. Я к мату привыкла в детском доме, но мое осознанное стремление избегать мата в речи сыграло со мной злую шутку. Я сама не ругаюсь – кто-то воспринимает это как слабость, тот, кто сам иначе не разговаривает. И к тому же я болезненно реагирую на изощренный мат. Ставлю внутренний щит, но он не всегда помогает.
Я поставила свечу, как и обещала, за Алевтину, как можно искреннее попросила о ее здоровье. Я ведь ее совсем почти не знаю, но она говорила со мной по-человечески, так откровенно рассказала о себе, от всей души подарила карточку в театр. Мне кажется, попросить о ее здоровье у меня получилось. Не думаю, что это и есть настоящая молитва в понимании верующих, тех, кто делает все по правилам и предписаниям. Но ведь важен мой душевный посыл – разве не это заложено в основе любой молитвы?
Отца Андрея нигде не было видно – ни в самой церкви, ни во дворе, поэтому я, поколебавшись, поднялась по ступеням и постучала в дверь его дома. Открыла дверь его жена Татьяна, она была одета в красивое темно-серое платье с большим ажурным воротником и отделкой в мелкий красный цветочек. Я даже загляделась. Вот я отрицаю наряды, хожу в свитерах и черных джинсах, а увижу иногда красивое платье и засмотрюсь.
– Добрый день, – Татьяна смотрела на меня вполне доброжелательно и внимательно. – Вы хотели что-то?
Наверное, она не помнит, как я у них ночевала, как просила запереть меня в комнате, потому что боялась, что они подумают, что я могу что-то своровать, ведь о наших слава не очень по городу и поселку.
– Я… А можно отца Андрея?
– Он будет на вечерней службе. Подходите, пожалуйста, к семнадцати часам, – так же дружелюбно и совершенно холодно сказала мне Татьяна, прикрывая дверь.
Я кивнула и стала спускаться обратно по широкой лестнице. Дом у отца Андрея построен, как боярские палаты, со входом на втором этаже. С высоты я вдруг увидела, как священник быстрым шагом выходит из бокового придела и направляется к небольшой внутренней стоянке, к своей машине. Я побежала к нему, поскользнувшись на последней ступеньке и с трудом удержав равновесие. Мой левый сапог при этом как-то подозрительно скосился набок. Я глянула вниз и ахнула – подошва совсем оторвалась. Но сейчас было не до сапог. Я как-то заволновалась после разговора с Татьяной – а вдруг она так со мной сдержанно разговаривала и придерживала дверь, потому что у них прячется Люба?
– Отец Андрей!.. – Запыхавшись, я подскочила к нему в тот момент, когда он, открыв чугунные ворота, садился в машину, чтобы выехать.
– А-а, Руся, здравствуй! – улыбнулся священник. – Ты что такая заполошенная?
– Я…
– У тебя дело ко мне?
– Да.
– Время есть?
Я кивнула.
– Тогда поехали со мной. По дороге поговорим. У меня времени в обрез. Нужно сделать одно дело.
Я, колеблясь, стояла рядом с машиной.
– Закрывай за мной ворота, кнопку нажми там, увидишь, и поехали, поговорим.
Я закрыла ворота, вышла в калитку и села в машину.
– Всё ведь хорошо? Ничего страшного у тебя не случилось?
Я неопределенно пожала плечами. Как сказать. Пропала моя подружка, а в общем, ничего страшного.
– Рассказывай, не молчи.
Я вкратце рассказала отцу Андрею, что и как произошло. Я надеялась, что он помнит, как Люба спросила, нельзя ли у него жить. Он только вздыхал.
– Как-то все неправильно у вас. Пришли бы ко мне еще раз, поговорили бы. Мне тогда некогда было. Я бы сказал, что неважно, где она будет жить. Важно, чтобы она к Богу обращалась в своих мыслях и душевных поисках. Понимаешь?
Я неуверенно кивнула.
– Но ведь ее должны были отвезти далеко…
– И что? Там нет Бога?
– Там меня нет.
– А часто ты ее здесь видела? А Бог всегда с ней, даже если она о нем не думает. Так что важнее? Там храм рядом есть с детским домом, куда ее должны были отвезти?
– Я не знаю… – растерянно ответила я.
– Вот видишь. Самого главного ты не знаешь. В первую очередь надо было узнать, далеко ли там храм или монастырь.
– У вас ее нет, значит. – Я отвернулась к окну. Зря даже я надеялась. Или не зря? Вдруг он ее прячет? Из милосердия. И боится мне сказать? Я внимательно посмотрела на отца Андрея. – Я думала, вдруг она у вас.
Отец Андрей, резко обогнав медленно едущую перед нами снегоуборочную машину, покачал головой:
– Я против закона государства не пойду, Руся. Вот навалило-то снега за эту неделю…
– У вас же свои законы в церкви. Церковь отделена от государства.
Священник усмехнулся.
– Хорошо учишься?
– Да. Я знаю, что, если кто-то вам расскажет о своем преступлении, вы не имеете права пойти в полицию с этим.
– Руся, Руся… – Отец Андрей покачал головой. – Во-первых, это совсем другое. А во-вторых, как-то ты ожесточилась. Трудно тебе живется?
