Я ждала, что объявят отправление и скажут, с какими остановками следует поезд, но он просто двинулся. Я прильнула к окну и увидела, как Андрей идет по перрону – быстро, даже быстрее, чем в первые секунды поехал поезд. Он увидел меня, замер, потом бросился к окну. Пока я выбиралась из вагона, бежала до двери, поезд стал разгоняться и хоть и ехал еще довольно медленно, выйти возможности не было.
– Ты чего тут? – спросила меня проводница, как раз закрывшая полностью дверь. – Забыла что?
– Да.
– Ну… – Она пожала плечами. – Все. Уехали уже.
Я вернулась на место. Включила телефон, увидела, что баланс у меня меньше нуля. А как люди жили раньше, тысячелетиями, когда у них не было личных телефонов? Есть у тебя драгоценные минуты, чтобы пообщаться лично с человеком, который тебе нужен – общайся. Зачем я убежала?
Хорошо, что мое место было у окна. Я ехала и смотрела на стройки. Пока мы медленно ехали по Москве, было ощущение, что это одна огромная стройка. Когда все это построят, то и без того большая Москва будет как каменный муравейник. Нет, я не хотела бы здесь жить. Раньше я думала, что окончу институт и сама буду преподавать в вузе, только так и видела свою жизнь, но представить, что я всю жизнь буду жить в таком чудовищном месте, с грязным воздухом, задымленным небом, толпами мрачных, уставших людей, проводящих по три-четыре часа в транспорте каждый день, я сейчас не могу. Буду искать место работы в другом городе, не в Москве уж точно.
«Я не успел. Я тебя видел…» – писал мне Андрей, а я не могла ему ответить, потому что у меня был нулевой баланс. Но это все ерунда. Если он чувствует то же, что и я, не важно, в какой момент я ему скажу, что я больше всего на свете хотела подойти к нему и больше уже никуда не уходить. Наверное, не важно… Или… Или мы можем опоздать к своему счастью, пропустить его, пробежать мимо? И никакая волшебная невидимая сила за меня ничего не сделает.
От этих мыслей мне стало совсем грустно и горько. Что надо делать, когда упираешься мыслями в тупик – безвыходный, темный, холодный? Я для себя давно придумала способ: мысли надо занять, но не другой темой, а действием. В детском доме, когда мне становилось одиноко и я понимала, что впереди у меня долгая борьба за место в этом мире (я это так не формулировала, не могла еще, но чувствовала, знала, что мне никто не поможет, а пропадать я не хочу), я шла в семейный корпус, где жили дети, которых привезли вместе с братом или сестрой, у них было другое хозяйство, они могли даже сами себе готовить, брать продукты на кухне, помогала им или выходила во двор, брала метлу дяди Гриши или лопату для снега – по сезону. И начинала что-то делать. И тут у меня сразу организовывались помощники – младшие мальчишки, с которыми я бегала по утрам, точнее, они бегали трусцой за мной, влюбленные и довольные такой ситуацией, само собой появлялся рядом Паша, от которого толку было очень мало, несмотря на его физическую силу, но зато много шума, глупостей и смеха. И это и есть второй способ разогнать плохие мысли – пообщаться с людьми, которым ты нужна. Не всегда, правда, эти люди есть рядом…
Я полистала сообщения в телефоне. Виктор Сергеевич интересовался, где я ночую, значит, приходил в общежитие. Как-то у всех обостряются чувства в один и тот же момент, как будто сгущаются какие-то силовые пучки, увеличивается количество энергии любви в одном отдельно взятом месте – конкретно вокруг меня. Это приятно, конечно, даже физически греет. Только что мне с этим делать? Сама-то я хочу быть с Андреем, но это невозможно. Он учится в Питере, я учусь в своем маленьком городке. Он живет в общежитии, я тоже. И изменить сейчас ничего невозможно. Ведь я не брошу училище, без училища я в институт не поступлю.
Паша неожиданно писал матом. Странно видеть матерные слова, которые привычны для уха. Паша говорит не очень хорошо, пишет еще хуже, мат выписал с ошибками, но писал, старался. Тоже приходил ко мне, судя по контексту. Из литературы, оставшейся нам от прошлых веков, теперь непонятно – а раньше люди тоже вот так говорили и даже думали на мате?
Я понимала, что Паша так выражается не потому, что хочет меня задеть, даже наоборот, просто он перегрелся. Принесся с обычной проверкой – а меня нет. Он-то прибегает с целью убедиться, что пока он живет с Дахой, теперь вот вместе вынашивает не очень нужного, но уже живущего в Дахином животе ребенка, я не живу с Виктором Сергеевичем и не встречаюсь с кем-то еще, а тихо-мирно сплю у себя в кроватке с учебником под подушкой. Изменить он тоже ничего не может, такое неустойчивое равновесие его как-то устраивает, и он время от времени пытается убедиться, что все так, как было вчера. Если не так, Паша собирается драться. Цель борьбы неясная, Пашу я не люблю, он, скорей всего, догадывается об этом. Значит, в Паше, как и во мне, живет второй человек, который знает, что никогда ему больше меня не обнять, но этому человеку Паша слова не дает. Тот только что-то мычит невнятное, а Паша кидает в него ботинками и затыкает его.
Я удаляла Пашины матерные сообщения, думая о том, как удивительно устроен мир, как он держится на наших чувствах, желаниях, хотениях, привязанностях. И как, разрушив это, разрубив какую-то привязанность, мы начинаем маяться, страдать… Потому что человек, к которому ты был привязан, это часть твоего собственного мира. Как был Виктор Сергеевич, пока я не поняла, что он ненадежный, что он пойдет туда, куда ему захочется в данный момент. Хотя он мне нравился, и еще весной я думала, что, если он меня позовет к себе жить, может быть, я и перееду. Может быть… Но он не позвал, потому что он вообще не хочет ни с кем жить постоянно. Ему приятнее и удобнее, когда у него много женщин и можно из них выбирать. И вот такой Виктор Сергеевич мне не нравится.
Женщина, сидящая рядом со мной, взглянула мельком на телефон, потом внимательнее пригляделась ко мне. Чуть-чуть отодвинулась. Я встала и пошла в тамбур. Ехать не близко, около трех часов, но я буду стоять в тамбуре, одна, и смотреть в окно.
«Пожалуйста, ответь что-то, – написал мне Андрей. – Почему ты уехала? Ты же видела меня».
Я не могу тебе ответить. И не потому что у меня нет денег на телефоне, а потому что ответа точного нет.
В тамбур вышел парень, у него в наушниках играла громкая музыка. Увидев меня, он страшно обрадовался, снял один наушник, протянул мне, пританцовывая в такт громкой, грубой, почти как Пашин мат, музыки. Есть музыка, главная цель которой остановить мыслительный процесс. Вот это была именно такая музыка.
Я покачала головой и отвернулась в окно. Парень покрутил что-то в телефоне, музыка стала потише, он подвалил ко мне, толкнул боком, подмигнул:
– Одна?
– С парнем, – ответила я.
Пристававший ко мне парень крутанул головой, на всякий случай убедиться, что сейчас не откроется дверь в тамбур и никто не войдет.
– Не, – сказал он. – Одна. Вижу. Пошли со мной. – Он по-хозяйски попробовал обнять меня за шею.
Я вырвалась, но тогда он взял меня за руку. Пойду на женскую борьбу. Буду накачивать мышцы, руки, ноги, ягодицы, тренировать кулаки, чтобы с размаху можно было разбить нос, чтобы потекла кровь у наглого, мерзкого хама… Я вздрогнула от собственных мыслей и быстро вернулась в вагон. Место мое у окна было уже занято, хотя билет ведь был с местом. Но я не стала ничего выяснять, села на пустое место в проходе и неожиданно уснула. Проснулась оттого, что сидящий рядом дедушка стучал меня по руке и протягивал мой упавший телефон.
