Я положила деньги буфетчице на стойку, та удивленно подняла брови, но монеты сгребла в картонную коробочку. Мне же подмигнула и показала на второго немца, который сидел рядом с ее рыжим, наверное, сменщик.
– Спрашивал, откуда такие красивые девочки у нас. Я говорю – сам спроси!
– Они по-русски разговаривают? – удивилась я.
– Ну да… мотаются туда-сюда… намастырились…
– Русскому так просто не намастыришься… – пробормотала я. – Вы им скажите – зря они столько красивых женщин на кострах сожгли в Средние века.
– Ага! – зевнула буфетчица. – Обязательно.
Я шла в сторону Москвы, думая, почему я не такая, как все. Раньше мне это не приходило в голову. Или не такая, как люди, которые меня окружают. Почему мне скучно с Леной, почему я не могу просто встречаться с Виктором Сергеевичем, ничего не придумывая, ни о чём не загадывая, не прислушиваясь к себе – любовь это или мне всего лишь удобно и приятно с ним. Делают же так другие. Может быть, у меня это от мамы? Я ведь не знаю, какая она была. Помню, что она была приятная, милая, никогда на меня не кричала, что у нее была такая же приятная подружка, которая иногда приходила к нам в гости. Кажется, у нее не было детей. Интересно, почему эта подружка ни разу не приехала ко мне в детский дом… Может быть, не знала, куда меня увезли?
Машины ехали на очень быстрой скорости. На обочине было грязно, через некоторое время я уже была так забрызгана, что в какое-то приличное место в Москве меня могли и не пустить… Например, в метро…
Я увидела, как впереди остановилась машина, замигала задними фарами. Когда я дошла до нее, из окна с моей стороны высунулся водитель и спросил:
– Далеко так топаешь?
Я пожала плечами.
– В Москву.
– Спортивная ходьба? Или денег нет?
– На спор иду, – зачем-то сказала я.
– Садись, – кивнул дяденька.
Я внимательно рассмотрела машину и водителя. Машина аккуратная, необычного цвета – как будто бронзовая, с круглыми боками. Сам водитель был лет пятидесяти семи, тоже аккуратно одет, в темно-зеленой куртке, русский, с простым, правильным и довольно спокойным лицом. Поколебавшись, я все-таки села на переднее сиденье.
– Пристегивайся, – кивнул он.
Мы поехали, а водитель ничего не спрашивал, вел спокойно, никого не обгонял. Пару раз глянул на меня и всё. Мне было очень неловко, что у меня такая грязная одежда.
– Я вам сиденье запачкала, – сказала я.
– Оно кожаное, не страшно, – просто ответил мне мужчина. – Машина старая, видишь, какая?
Я на всякий случай кивнула. А мне показалось – наоборот, новая… Но я не стала возражать.
– Если хочешь рассказать, то расскажи, куда и почему идешь пешком по трассе. С родителями поссорилась?
Интересная формулировка – «если хочешь рассказать, расскажи»…
– Я… на вокзал иду, сестру искать.
– Сбежала?
– Вроде того.
– Почему ты думаешь, что она на вокзале?
Я вздохнула:
– Ну а где ей еще спрятаться?
– Логично. Но не единственное решение.
Мне показалось, что он учитель. И точно, водитель оказался учителем математики в школе, но не в городе, а в поселке.
– Вот, еду на митинг, – поделился он со мной.
– На митинг? – удивилась я. – В Москву?
– Ну да. Ты не интересуешься политикой?
– Не особенно.
– Почему?
– Ну как-то… Много других проблем в жизни.
– Любовь? – улыбнулся он.
Я покачала головой. Почему-то все думают, что в моем возрасте главная проблема – это мальчики и любовь.
– А о чем митинг? Зачем?
– Жить невозможно стало. Зарплата крохотная. Машину с трудом заправляю – денег нет. Про отдых и какие-то удовольствия вообще можно забыть.
– Почему же так? – скорее из вежливости спросила я. Ведь я как-то не задумывалась над такими проблемами. Мне казалось, что самая бедная – я и мои товарищи, Паша, Даха, Артем, а остальные вокруг живут вполне сносно. – Вы хотите, чтобы вам зарплату подняли? Об этом митинг?
Водитель машины покачал головой.
– Давай знакомиться. Я – Леонид Петрович.
– Я – Руся…
– Ты совсем не знаешь, что происходит в стране?
– Почему… Кое-что знаю, конечно.
– А какой у нас строй, знаешь?
– Строй? Капитализм.
– Правильно. Редкий подросток так бойко ответит.
– Я хорошо учусь.
– Молодец. Тогда ты знаешь, наверное, что многим людям при капитализме так плохо живется, что они устраивают забастовки, не выходят на работу или собираются на митинги и требуют что-то изменить.
– Знаю, конечно. Я тоже хотела вступить в молодежную организацию, но в экологическую.
– А что ж не вступила? – улыбнулся Леонид Петрович.
Я пожала плечами:
– Так вышло. А чего требуете вы?
Леонид Петрович стал мне рассказывать о главе соседнего городского поселения, как тот совсем обнаглел и проворовался, и как глава района, его друг, предложил собрать и отселить всех пенсионеров в одно место, там есть заброшенная колхозная свиноферма, вокруг нее болота, вот там сделать принудительный дом престарелых, говорил о том, какие у них плохие дороги, как вырубили большую березовую рощу, чтобы построить торговый центр, хотя его можно было построить в стороне от рощи, как бедствуют учителя, как рассыпается их школа и ее собираются закрыть, вместо того, чтобы отремонтировать или построить новое здание. А детям придется ездить очень далеко в школу каждый день, и учителям тоже, если они смогут найти себе новое место работы.
Я слушала Леонида Петровича, чувствуя, какая я дикая и отставшая от жизни. То, о чем я думаю, оказывается, волнует не только меня. И люди собираются, что-то пытаются решить, пишут петиции, выставляют требования.
– У нас есть группа в Интернете, присоединяйся, – сказал Леонид Петрович. – Как раз сейчас появляется все больше молодых. Никто не хочет жить, как бесправные холопы у бывших воров. А даже если и не у воров. Хотя к власти прорвались в основном все очень нечестным путем. А теперь уже и их дети подрастают. И получается настоящее сословное деление.
Я кивнула.
– Да, у нас в учебнике по обществознанию написаны типы элит, какие у нас есть.
– Хорошо, что мой дед этого не слышит, проходивший с двумя осколками до смерти. И бабушка, у которой из четырех сыновей трое не вернулись. У тебя воевал кто-то в Великой Отечественной?
– Я не знаю… – негромко ответила я.
