– Ага. Я чё-т как-то не рассчитал…
Сказав это, Анатолий Иванович взглянул на меня и лихо обогнал сразу три машины.
– Не рассчитали? – зачем-то переспросила я, хотя чувствовала, что сейчас ничего хорошего я не услышу.
– Ну да… – Анатолий Иванович улыбался, но сейчас мне показалось, что эта улыбка не означает ничего. Как гримаса. – Ударил вроде несильно, а она упала. Лежит теперь… в коме…
Я замерла, думая о том, правильно ли я его поняла, то ли я услышала. Я знаю, что такое кома, мне рассказали в больнице, еще в прошлый раз. Там были люди в коме. Кто-то из комы выходит обратно в наш мир, кто-то – в другой, которого на самом деле нет. Моя вера не настолько глубока и крепка, чтобы думать, что в загробном мире есть какая-то жизнь. Возможно, это и так. Иногда, просыпаясь, я слышу мамин голос. И понимаю, что этого не может быть. Духи не говорят. Хорошо Лене, моей соседке. Она считает, что Солнце вращается вокруг Земли и что умершие живут на Луне. Она мало что читала и мало смотрела телевизор, в школе училась плохо, зачем и как ее взяли в педагогическое училище – вообще непонятно. На дошкольное образование, наверно, было мало желающих, не знаю. Но то, что Лена смотрела, она хорошо помнит и считает за правду. И неважно, на каком канале ей это рассказывали – на мистическом, на канале смешных новостей…
Мне же мешает образование, как вообще оно мешает человеку. Мне кажется, что из всех достижений человечества только медицина – реальное достижение. А остальное ведет человечество в технократический тупик. Да и медицина… Часто с помощью медикаментов и всяких ухищрений продлевается не жизнь человека, а его страдания. И в тот момент, когда наши предки звали священника, мы вызываем «скорую», пожилого человека отвозят в больницу, там мучают, и он все равно умирает, только не в своей постели и в страшных муках. Об этом мы говорили с тетей Дилярой, которая тоже, несмотря на свое медицинское образование, считает, что никакой особой пользы медицина человеку не приносит. Или так: польза уравновешена с вредом.
– Ну а ты? – Анатолий Иванович так долго смотрел на меня, что я захотела схватиться за руль вместе с ним. Ведь он едет вперед, а смотрит на меня.
– Что я?
– Расскажи, как живет молодежь. Вы же странные такие… девчушки…
Мне стало не по себе. Но не оттого, что он меня откровенно разглядывал, а до меня постепенно дошел смысл его слов. Ударил жену так, что она лежит в коме, он, такой веселый, улыбчивый, к ней едет, треплется с незнакомой девушкой…
– Остановите, пожалуйста…
– Что? Укачало? Вот, выпей… – Он протянул мне флягу, обтянутую брезентом. – Как рукой тошноту снимает.
Я покачала головой.
– Да пей, говорю! – Он чуть повысил тон, не переставая улыбаться. Надо сказать, прозвучало это довольно страшно. – Водка это обычная! Чистая, хорошая! Пей!
Мы остановились на светофоре. Есть шоссе, по которым можно ехать, вообще не останавливаясь, а на нашем есть светофоры, из-за этого в Москву добираться не очень быстро.
Я знаю, как открываются дверцы, даже автоматически защелкнутые, ведь я давно езжу с Виктором Сергеевичем. Я быстро отперла дверцу и выскочила на шоссе, захлопнув дверцу. Анатолий Иванович что-то кричал мне в окно, но я пошла назад, понимая, что вряд ли он за мной побежит. Вся вереница машин двинулась на зеленый, а я осталась на обочине.
Ну и куда я теперь, такая ловкая? Я включила навигатор в телефоне, который может указать маршрут и просчитать время – и на машине, и на общественном транспорте, и пешком. До Ленинградского вокзала, на который я хотела попасть, идти оставалось ровно двадцать четыре часа… Как раньше крестьяне ходили в Москву? Выходили за три дня до того срока, когда нужно было быть на какой-то ярмарке или у чиновника, которому несли просьбу… И шли. А я как дойду?
На улице сегодня было не так противно и промозгло, но один сапог у меня сразу промок. Лена всегда надевает на носки маленькие целлофановые пакеты, чтобы ноги не мокли. Лена, хоть и не в детском доме росла, тоже насмотрелась всего и к жизни приспособлена не хуже меня, даже, наверное, лучше. Она и готовить умеет, и с людьми общаться. И не важно, что представления о Солнечной системе у нее, как у ее прапрабабушки из девятнадцатого века. Сильно знания по астрономии и физике человека не меняют.
Я шла в сторону Москвы, куда ехало довольно много машин. Через некоторое время я поняла, что я не одна. Меня догнал и перегнал человек на велосипеде. Потом я увидела пару, которая отдыхала, рядом с ними стоял большой рюкзак. Есть еще ходоки… Пройдя минут сорок, я решила, что надо что-то делать. Машины сами останавливаться рядом со мной не будут, предлагая мне доехать до столицы, а я пешком не дойду – упаду. Я попыталась «голосовать». Простояла минут десять – никто не останавливался. Я где-то слышала, что на трассах водители боятся брать пассажиров, поэтому поймать машину, как в городе, практически невозможно.
Совершенно растерянная, я побрела опять в сторону Москвы. Бодро идти у меня сил не было, потому что я еще до конца не поправилась. Дойдя до придорожного кафе, я решила туда зайти и хотя бы немного погреться.
В кафе почти все столики были заняты – на стоянке перед кафе стояло несколько огромных грязных трейлеров, легковых машин и один внедорожник, тоже очень грязный, даже непонятно было, какого он цвета. Так и с людьми бывает – сколько грязи, что непонятно, что под ней, я уже об этом думала.
Я села в углу на свободное место. Ко мне подошла огромная буфетчица, которая демонстративно раскрыла блокнотик и молча подняла нарисованные брови – две толстые, ровные темно-синие дуги.
– Можно чаю? – попросила я. – С сахаром. Две чашки.
Она пожала плечами, скривила большие красные губы и отошла. Из чего я сделала вывод, что можно, только это ей неинтересно. Ну что ж поделать, мне надо экономить деньги, неизвестно, что ждет меня в Москве.
Хорошо, что у меня еще были волшебные булочки дяди Самвела, как я окрестила его про себя. Волшебные, потому что я ими питаюсь уже который день, а они все не кончаются. И еще волшебные, потому что я верю в удивительную силу человеческого отношения. Если ты добьешься чего-то силой, ложью, все равно ничего хорошего от этого не будет. Что-то случится потом – или с тобой, или с твоими близкими. Что-то, с чем связь будет сложно проследить. Но она обязательно будет.
А как же тогда воры и бандиты, которые живут себе припеваючи в огромных дворцах и особняках с прислугой по всей России, которые ограбили сотни тысяч людей и продолжают грабить? Просто возмездие не приходит сразу и не приходит именно к тому человеку, который больше всех виноват.
Вот цари плевали на народ, плевали, поколение за поколением жило в России в ужасающих условиях, бесправно, как бездомные собаки. Крестьянина можно было запороть до смерти, над девушкой можно было надругаться, ее жениха – отправить на двадцать пять лет в армию, крестьянскую семью можно было распродать по одному – всех в разные деревни. Женщины в сорок лет от непосильного труда становились старухами, крестьян никто не лечил, они были темные, забитые, бесправные. Дети мерли и мерли, зря только женщины их рожали без счету, работая в поле до самых родов… Все это цари знали и… не знали, знать не хотели.
