После завтрака, который как-то у меня не пошел – то ли каша была совсем пустая, крупа с водой, то ли организм мой пока не встал окончательно на путь выздоровления и капризничает, я полежала, чтобы набраться сил, и затем вышла в коридор, прихватив с собой телефон. Больше ничего у меня в палате не было. Зубную щетку и мандарины, к которым я не притронулась, я забирать не стала. Я знаю, где хранятся вещи, мне не привыкать сбегать. Осталось только проникнуть туда. Можно, конечно, было пойти и попробовать договориться с врачом, чтобы меня выпустили на некоторое время… А вдруг бы мне не разрешили уйти? Пусть лучше я буду кашлять, но искать Любу, чем лежать здесь в больнице под капельницей с тяжелой душой. Нет ничего хуже угрызений совести. Твоя собственная вина и совесть могут просто раздавить тебя.
Куртка моя с оторванным рукавом висела в шкафу в комнате сестры-хозяйки, брюки, свитер и сапоги лежали в одном пакете у батареи. Карточка была во внутреннем кармане куртки, хорошо, что ее не нашли и не убрали куда-то для сохранности. Без нее мне бы не уйти было. Что я буду без денег делать? Ну вот и все. Я взяла вещи, быстро прошла на первый этаж, чуть задержав шаг, когда увидела в конце коридора врача… Может быть, надо было пойти, попросить меня послушать, хотя бы узнать, есть ли у меня хрипы… Но я не стала этого делать. Если слишком много заботиться о своем здоровье, оно начинает давать сбои. Не знаю, какая тут зависимость – выходит, обратная.
Во дворе больницы было много снега, нечищеные дорожки, летал, поднимаемый ветром, какой-то голубой пакет. И стоял, задрав голову, натягивая шапку на уши… Веселухин. Я даже глазам своим не поверила.
– Паша!.. Ты что здесь?
Паша повернулся ко мне и радостно ухнул.
– Это!.. Даха телефон спрятала…
– Паш… – Я подошла поближе к нему, взяла его за рукав и сама быстро пошла прочь со двора. – Пойдем побыстрее.
– А то чё?
– А то ничё. Я сбежала.
– Блин!..
Можно пытаться не обращать внимание на Пашин лексикон и включить в голове функцию мгновенного перевода. Сказать себе: «Это – другой язык. Не плохой и не хороший. Другой. Почти английский. Тоже односложный и примитивный». У Паши всего несколько слов. Но зато он пришел ко мне в больницу. Зачем? Спросить – он и сам не знает.
– Ты все-таки как сейчас живешь? С Дахой в одной комнате? – зачем-то уточнила я. Наверно, чтобы понять, насколько я нарушаю человеческий закон. Ведь если Паша сейчас проснулся с Дахой в одной комнате, она его с утра поцеловала, напоила чаем, чем-то накормила, отобрала телефон – неважно… это как раз неважно… А он, помахав ей рукой, побежал ко мне, человеческий закон нарушает не только он. Им руководят чувства, хотя бы. А мной?
– Чё? Это… не… Я с Толяном… А это… мы куда?
Я вздохнула. Не буду я сейчас допытываться. Нет у меня сил воспитывать Пашу. Мне с ним спокойней. Вдвоем хоть что-то придумаем, где и как искать Любу. Я буду придумывать, а Паша чокать, гыкать, ухать и смотреть на меня с восхищением. И… охранять от случайных неприятностей, как было два года назад, когда у меня в электричке парень выхватил телефон, а в городе два каких-то урода отобрали остатки денег. Я тогда возвращалась с кладбища, было целое приключение… Сейчас-то вспоминать интересно, а тогда было страшно. Правда, Паша может сам задраться к кому угодно и спровоцировать ссору, даже драку…
– Паша, послушай меня…
Веселухин, гарцевавший рядом, застыл, как вкопанный, и стал внимательно слушать.
– У тебя реакции, конечно… – Внезапная неприятная мысль кольнула меня. – А вы там случайно травой не балуетесь?
Паша неопределенно улыбнулся.
– Это… Даха… типа…
– То есть… Ты хочешь сказать, что твоя беременная девушка балуется травой и ты вместе с ней?
Веселухин смотрел на меня с очень кислым выражением на лице.
– Блин, Руся… Ты чё… Ну мы чё… это… как все…
– Хорошо. Ты, как все. Тогда не ходи за мной. Ясно? Сидел там со своей Дахой и сиди дальше! Что ты пришел? У тебя реакции все, как у нарика стали. Я просто не поняла сначала, что с тобой не так.
– Это… типа… я не… я не… – Веселухин отчаянно замотал головой. – Это типа не… Это так… курево… Да блин… – Он вдруг двумя руками оторвал меня от земли и поставил обратно.
Я засмеялась:
– Вот какой ты сильный. Можешь подрабатывать, переносить что-нибудь с места на место. И воровать тогда будет необязательно.
Я представила Пашу, таскающего шпалы или тяжеленные коробки с продуктами, с бутылками в магазине, какого-нибудь восточного человека с животом, орущего на Пашу. Потом Пашину зарплату – сто рублей за перетасканную тонну продуктов – и надорванные внутренности… А что, лучше своровать что-нибудь на эти сто рублей и сесть на три года? За эти три года потерять веру вообще во все, выйти и продолжить воровать, а через полгода сесть уже на пять лет?
От невозможности даже в голове, даже логически решить этот парадоксальный и очень жестокий ребус голова моя стала болеть. Что было уже не первый раз за эти дни. Я закашлялась. Вот только не дать слабину, не начать себя жалеть. Иначе все силы уйдут гораздо раньше, чем я решу свои задачи.
– Идем, – подтолкнула я Веселухина, топтавшегося рядом со мной. – Как искать будем Любу, давай думать.
Я еще и еще раз попробовала позвонить ей, но телефон был отключен. Может быть, он просто разрядился за эти дни? Она могла не догадаться взять с собой зарядку. А даже если и взяла – моя Люба, как выяснилось, девочка себе на уме. Но где она может быть столько дней?
Мы проходили с Пашей по улице, и я увидела вдруг неожиданную надпись: «Булочная дядюшки Самвела».
– Хорошо, что не дядюшки Сэма… – пробормотала я.
– А? Чё? А это… Нет, нам не дадут…
– Чего не дадут? – удивилась я.
Я увидела, что к маленькому магазинчику шли бабушки. Одна как раз выходила, две другие заходили. Третья спешила из переулка…
– Здесь… это… хлеб дают… бедным… – поднатужился и объяснил Паша.
– Значит, нам дадут?
– Не. Только бабкам.
Я слегка стукнула Пашу по плечу. А он, каждый раз радуясь тактильному контакту – любому! – схватил мою руку и некоторое время не отпускал.
– Всё? – спросила я, вытягивая свою ладонь из его рук. Паша смеялся и был совершенно счастлив.
Тем временем мы зашли в булочную. К кассе стояла маленькая очередь, булку, батон или круг лаваша можно было взять самим. Паша, опасливо поглядывая на меня, схватил большой свежий батон, раза в полтора больше обычного и пахнувший так, что я не удержалась и сразу же отломила кусочек очень мягкого белого хлеба.
– Я… это… у меня… это… – Паша стал рыться в карманах, рылся, рылся и нашел монету в десять рублей.
– Давай, хорошо, – кивнула я. – А сколько стоит батон? – запоздало спросила я. – Ты не видел?
