Я пожала плечами.
– Не знаю. Дня два назад. Или три.
Тетя Диляра всплеснула руками.
– Да ты что! Да подожди… Ладно, я уж тебе тогда глюкозку прокапаю, а потом поешь…
– А что Ростовцев?
– Ну вот, спрашивал, где ты, что ты, откуда… Мы сказали – из детдома, тут, рядом который…
Я внимательно слушала тетю Диляру. Летом меня уже там не было. Даже если он и приезжал… Ему, конечно, могли сказать, что я учусь в городе неподалеку…
– А где у него дача?
– А кто ж знает!.. – махнула рукой тетя Диляра. – Здесь где-то. Да ты в Интернете про него посмотри… Может, там и есть что про дачу… А расскажи мне, почему он решил, что ты его внучка? У него обычные, законные дети есть вроде… Сын и дочь… Мы смотрели потом, нашли…
– Не знаю. Он увидел меня, сказал, что я похожа на Галю, которую он любил в молодости. С фамилиями только путаница какая-то. И колечко у меня такое, как он дарил ей сережки. – Я показала тете Диляре кольцо, которое я нашла на кладбище в земле около могилы, где похоронены мама и бабушка. Я не знаю, мамино ли это кольцо, но я его ношу, не снимая. – И я слышала в детстве, когда мне было года три, что мама говорила бабушке, что та родила ее от старика… А дедушка, бабушкин муж, очень рано умер – молодым. Он моложе бабушки был, я его даже не видела, он артист балета был и бабушка тоже. Я думаю теперь, что это не мамин отец был… Так что…
Тетя Диляра покачала головой:
– Чудно… Интересно как… Может, тебе и правда Ростовцева найти? Жизнь изменится? Достанется тебе что-то… Он старый уже…
– Не говорите так.
Тетя Диляра поцеловала меня в лоб, и я уловила сложный приторный запах какого-то эфирного масла, так пахли капли в нос, которые мне однажды капал Виктор Сергеевич перед выступлением, когда у меня был насморк. Но у тети Диляры насморка не было.
– Что ты принюхиваешься? Пахнет? Намазалась вот с утра… Для молодости… А то, знаешь, рядом с невесткой старой себя чувствую… У нее рожа гладкая, хоть и желтая. Ни одной морщинки. А у меня что-то этой зимой нарисовались и тут, и там… Вот купила крем, дорогой… С этой… с японской сафорой… и желчью синего кита… Что ты смеешься? Не веришь, что тетя Диляра помолодеет и сама еще замуж выйдет? Да вот хоть за нашего Федулыча, охранника? Его как раз жена выгнала, живет в дворницкой бессменно… Хороший мужик, крепкий, книжки про искусство читает, сам художник…
– А почему жена выгнала?
Тетя Диляра пожала плечами.
– Да кому такой нужен. Всю жизнь рисует, рисует что-то свое… Денег нет, в голове тараканы…
– А вам?
– А мне нравится. Он мне про Флоренцию так рассказывал, как будто побывала там. Тонкий человек. Несчастный.
Под мерные разговоры тети Диляры я опять стала засыпать. Наверно, болезнь еще не отпустила меня. Обычно я поправляюсь очень быстро, но сейчас я чувствовала, что никак не могу найти эту точку, с которой вырвусь в обычную, здоровую жизнь.
Проснувшись, я быстро посмотрела, что происходило, пока меня не было. Удивительным образом мобильный фиксирует все звонки и сообщения, даже когда выключен. Меня немного угнетает, что я пользуюсь этим устройством, совершенно не понимая, как оно работает. И ни собрать его заново, ни хотя бы починить его никогда не смогу.
Звонил Виктор Сергеевич, звонил и писал Паша. Интересно, кто приносил «апельсины-мандарины» и где они, собственно? Но от Любы ничего не было, ни одного слова или сообщения. Вот это было самое странное и плохое. Что могло с ней случиться? Куда же она делась из кафе?
– Паша… – Я села на кровати, чтобы говорить с ним нормальным, не слабым голосом. Паша просто не воспримет меня на этой волне.
– Это!.. Руся… Ты это… Ты как? Ты где? Это…
– Я в больнице, Паш.
– Я знаю. Это я вызвал «скорую»! А я это… думал, ты ушла…
– Паша, как вы расплатились тогда в кафе?
– Нормас!.. – загукал в телефоне Паша. – Я это…
– Ладно, проехали. Где Люба? Что с ней?
– А это… так это… – Паша сопел в трубку.
– Что? Ты ее отвез в детский дом?
– Так она… Ну там… Да блин… И это… А я это…
– Паша! Сосредоточься!
– Я это… к тебе щас приеду… расскажу…
– Нет уж ты скажи, а потом, если хочешь, приезжай.
Я услышала какую-то возню, спор и Дашкин громкий голос:
– Ты… – Дашка стала орать и страшно ругаться в трубку, я ждала-ждала, пока она перестанет, не дождалась и сбросила ее.
Через полчаса, а то и меньше в палату ворвался тяжело дышащий Паша, с огромной бутылкой ярко-зеленого «Тархуна» и коробочкой печенья, на которой были нарисованы гномики в шоколадных шляпках.
– Это!.. Вот!.. – Он плюхнул мне все это на кровать.
Следом за ним ворвался Федулыч и взял Пашу за шкирку.
– А ну-ка… Ты кто? К кому? Почему в одежде?
– Это местный террорист, – успокоила я охранника, – мой товарищ. Веселухин Павел. – Еще я хотела добавить, что Веселухин Павел ждет ребенка, но не стала. Сил не было задираться.
Паша стал гыкать, ухать, хлопать себя по бокам и протягивать руку Федулычу, чтобы поздороваться. Просто он радовался, видя меня, я это прекрасно понимала. Ему никакой охранник был не страшен, и он промчался мимо Федулыча как был – в темно-синей вязаной шапке, съехавшей на самый нос, распахнутой куртке, забрызганной сверху донизу, и грязнющих сапогах, у одного сапога была вырвана с мясом молния, и Паша перевязал его веревкой. Какая была, такой и перевязал. Была ярко-синяя веревка.
Моя соседка, с которой я так толком и не познакомилась, громко вздохнула, встала и демонстративно открыла форточку.
– Можно тут мне здесь без мужчин? – недовольно спросила она, почему-то сильно растягивая гласные. До этого она разговаривала неохотно, но вполне нормально, как дикторы в телевизоре, а не как девятилетние блогерши в ютьюбе, которые говорят: «При-и-ве-ет все-е-ем, я Ли-и-иза!»
– Я Ли-и-иза, – вдруг сказала моя соседка, стоя ко всем спиной у окна. На ее бритом черепе сзади еще оказалось сердечко – то ли татуировка, то ли просто рисунок.
Паша недоуменно посмотрел на нее, как будто вдруг заговорила стена, и присел на корточки около меня, чтобы оказаться поближе. На кровать садиться в своих грязных штанах и куртке он не решился.
– Паш, ну ты разденься хотя бы, – попросила я.
Паша опять стал смеяться так, словно одновременно восемь клоунов прыгали вокруг него, говоря и показывая что-то неприличное и смешное. Паша был небрит, борода у него росла местами и, оказывается, довольно активно. Но зато Веселухин сильно надушился пряным одеколоном. Представляю, что было с Дахой. Точнее, даже не представляю.
