Паша рванулся раз, другой, посмотрел на меня преданными глазами и потопал за мной, стараясь дышать мне в затылок и наступать на пятки. Наверно, я его половинка – так уж он верно мается около меня уже не первый год. Но только мне-то он не половинка. Если бы я не встретила Андрея два года назад и не влюбилась бы – коротко, но очень сильно, я бы вообще думала, что я не способна влюбиться. Способна лишь отвечать на чью-то любовь. Или – не отвечать.
Паша сел, широко раскинув длинные ноги, просмотрел меню и отшвырнул его. Люба с интересом оглядывалась.
– Ничо-о се… – проговорила она. – Это ресторан?
– Почти.
– В такой тебя Виктор Сергеевич водил? – Люба договорила уже под яростным Пашиным взглядом, но остановиться не сумела.
– Нет. В шашлычную. И мы там не ели. Паша! – Я хлопнула Пашу по плечу. – У тебя ухо отпустило? Или тебе слуховой аппарат придется дарить на двадцать третье февраля?
Паша загыкал, заухал, как будто я сказала что-то невероятно смешное, стал стучать руками по столу и одновременно поднимать ноги, которые еле-еле поместились под небольшой стол.
Я просмотрела меню и решила заказать три супа, они стоили почти столько же, сколько чайник чая.
Вместе с дымящимся супом девушка-официант принесла нам корзинку хлеба. Люба тут же потянулась за булочкой.
– Мы хлеб не заказывали, – негромко сказала я. Неизвестно, сколько здесь может хлеб стоить…
– Это к супу, – улыбнулась девушка.
– Чё, на халяву? – обрадовался Паша и взял сразу четыре булочки. Подумал и взял еще одну. Две сразу запихнул в рот, одну за другой, остальные растолкал по карманам.
Я вздохнула. Нет, я всех не воспитаю. Особенно сейчас, когда в голове у меня как-то не то загудело, не то засвистело, стало горячо и муторно, захотелось больше всего лечь. За другим столом были не стулья, а два диванчика.
– Давайте перейдем туда, – сказала я, понимая, что если я сейчас на секунду не прислоню куда-нибудь голову, я просто упаду носом в тарелку густого щавелевого супа, в котором лежал круглый кусочек вареного яйца. Белый-белый кружок с яркой оранжевой серединкой. Мне совсем не хотелось его есть.
Паша что-то мне ответил, Люба взяла меня за руку, я попыталась встать, взяв свою тарелку. Стол как-то покачнулся перед моими глазами, Паша, широко открывший рот, поплыл в сторону, уши сильно заложило, и стало как будто нечем дышать. Я хотела поднять руку, но она оказалась тяжелая, огромная, больше, чем я сама, больше, чем вся комната. Чудовищная рука с распухшими толстыми пальцами, моя и не моя, качалась у меня перед глазами, заслоняя мне свет. Как же я буду жить с такой рукой? Я хотела взглянуть на вторую руку, но она не поднималась. А та, огромная, все раздувалась и раздувалась. Я понимала – если она сейчас лопнет, но все закончится, не будет ничего. И тогда пройдет боль, которая заполнила все мое существо – от головы, растворившейся в массе огромной руки, до ног, которых я не видела. Смотрела вниз и ничего не могла понять. Где же мои ноги…
Я открыла глаза и не сразу сообразила, где я. Угол зеленой шторы, криво свесившейся на бок. Широко открытая форточка. Голубая стена с толстым проводом, идущим прямо поверх нее. Я чуть повернула голову. В это время открылась дверь, я услышала за своим изголовьем голос:
– А вот и девица, а вот красавица…
Я попыталась приподняться на подушке.
– Очнулась! – сказала девушка, лежавшая на второй кровати.
Всего в палате нас было двое. Я уже поняла, что это больница. Врач, вставший около меня и слушавший мне пульс, был мне как будто знаком.
– Я ж говорю – кто к нам попадает, потом скучать начинает, и все заворачивает сюда, заворачивает… Ну как? Голова болит?
Я прислушалась к себе.
– Нет.
– А что болит?
– Вроде ничего. А что со мной?
– С тобой – жизнь. Допрыгалась, добегалась. Двустороннее воспаление легких себе набегала.
– У меня? Воспаление легких?!
– А что ты так удивляешься? Как будто красотки не болеют!
– Я не красотка… – Я почувствовала, что на пикировку с врачом у меня ушли все силы. Я отвернулась.
– Не-не-не… Ты давай больше не спи, не отворачивайся. Все, мы тебя в порядок привели, считай…
– Уходить? – Я попробовала сесть на кровати, но у меня это плохо получилось.
– Какая!.. – Врач засмеялся и уложил меня на место. – Нет уж, ты полежи… Только без этого… Повеселее. Тут вот тебе апельсины-мандарины принесли… А тебе ничего-то и нельзя! Глюкозой пока питаемся. Сегодня попробуем есть начать. Ага?
– Ага, – вздохнула я. Что за ерунда? Я – и воспаление легких. Я же не болею никогда. В прошлом году болели вместе с прежней соседкой – так она пила антибиотики, а я – чай с лимоном. И быстрее ее поправилась. Я бегаю и обливаюсь водой. Наверно, меня подкосила история с Машкой и сразу же – с моим папой. Я читала, что вирусы и бактерии атакуют особо активно и эффективно в тот момент, когда все силы организма уходят на преодоление внутреннего психологического кризиса.
Люба… Что с Любой? Я ведь ничего не помню с того момента, когда мы стали есть щавелевый суп.
– А сколько я здесь пробыла? – спросила я у девушки, лежавшей на второй кровати, когда смеющийся и шутливый врач ушел, помахав мне рукой.
Тот же врач, который забирал меня на «скорой» из школы, когда Вульфа на меня набросилась в припадке ревности, и я ударилась головой об угол стола. Значит, скорей всего, и больница та же. Пока не вижу, до окна не смогу дойти.
– Да уж четвертый день. Три в беспамятстве пролежала, температура такая высокая у тебя была.
– А где мои вещи, где телефон?
– Надо у медсестры спросить.
Я решила немного набраться сил и поскорее уйти из больницы, может быть, даже сегодня. У меня есть неотложные дела. Прежде всего, я должна понять, что стало с Любой. Вдруг она убежала из кафе и прячется где-то? От всех…
– Мне нужен телефон…
– С моего можешь позвонить.
– Я номера не знаю… А с тобой что?
Девушка достала руку из-под одеяла и молча показала мне перебинтованное запястье.
– Рука болит?
Она помотала головой.
– Сломала?
– Уйти хотела.
– Уйти? Куда? – удивилась я.
Моя соседка прищурилась. Я увидела, что у нее сильно-сильно накрашены синим ресницы. В придачу к налысо выбритой голове это было сильно.
– Где ничего не болит.
Я поняла, что она имела в виду.
– Почему? У тебя кто-то умер?
– Можно сказать и так, – усмехнулась соседка. – Для меня этот человек умер.
– Из-за любви? – осторожно спросила я.
