Паша схватился за ухо, инстинктивно замахнулся на меня, хотел дать сдачи. Люба закричала. Паша остановился – то ли от ее крика, то ли увидев мои глаза.
– Ну, ты подонок, – сказала я.
– Это… Руся… слышь… это я… не… тут… типа… – Веселухин, растирая ухо и кряхтя, пытался мне что-то сказать.
– Сколько месяцев беременности?
Веселухин был явно не готов разговаривать на эту тему, он что-то невнятно промычал и пожал плечами.
– Я же вас видела недавно… Дашка курила, кажется…
– Ага, – кивнул Паша и развел руками. – Типа да.
– Не ходи за мной, – бросила я ему, взяла Любу за руку, хотела уйти, потом передумала.
Паша стоял, не тронувшись с места, обеими руками теперь держась за ухо.
– Я… это… оглох из-за тебя.
– Вторым ухом слушай! И что вы собираетесь делать? Пожениться?
– Нет! Нет! Нет! – стал отлаиваться Паша.
– Вразумительно что-то скажи.
Паша разводил руками, сучил ногами, сплевывал, принимался отвечать, но ничего членораздельного сказать не мог. Дашка, собственно, разговаривает так же. Чтобы родить ребенка, им разговаривать необязательно, а что они дальше с ним делать будут? Чем кормить – оба студенты строительного колледжа со стипендией семьсот тридцать рублей плюс пять тысяч на жизнь, как сиротам. Паша не настоящий сирота, но от его родителей толку давно нет, тем более что теперь у него только один отец, а Дашка, насколько я помню, – отказница, ее оставили в роддоме и не пытались найти.
– Любишь кататься, люби и саночки возить, Паша, – сказала я, неожиданно испытывая очень странное чувство.
Мне было жалко растерянного, потерянного Пашу. Глупого, жалкого, нищего, как все мы, которому не к кому прийти, не с кем посоветоваться.
– Пойдемте, – решительно разворачиваясь, сказала я.
– Куда? – обрадовалась Люба. – К тебе, жить?
– У меня, может быть, уже полиция в комнате. Заявили же куда-то, что ты сбежала. Мне же звонил сейчас кто-то, мужчина какой-то. В детдоме из мужчин только дядя Гриша. А это был не он. Значит, следователь.
– Следователь? – затряслась Люба.
– Конечно. И если мы не вернемся сами… Или хорошо не спрячемся… Я не знаю пока, что делать… Хотела привести вас к старикам, у которых я убираюсь. Но уж больно компания у нас… гм… подозрительная, Паша матерится…
– Я – не… – начал было Паша, но сам осекся.
– Ну вот именно! Все, идем сейчас… – Я выразительно взглянула на Пашу, – к нормальному человеку, хотя бы отогреемся… Если только он дома… Который час? Мог уже приехать из школы… Сейчас… – Я достала телефон. – Только ты, Паша, уж молчи. – Я набрала номер Виктора Сергеевича. – Здрассьте, это я.
– Привет… Лена, – неожиданно ответил Виктор Сергеевич. Никогда он меня так не называл.
– Можно мне к вам сейчас прийти? Вы дома?
– Сейчас?.. – Виктор Сергеевич замялся. – М-м-м… Ну то есть…
Я поняла, что он не в школе. Я поняла, что к нему нельзя. Виктор Сергеевич – взрослый человек, у него своя жизнь. Вся его симпатия ко мне или даже влюбленность – это не более чем приятный миф.
Так, еще одним мифом меньше. Паша ждет ребенка вместе со своей Дахой, Виктор Сергеевич живет сам по себе и встречается с кем хочет, как обычно. А меня опекает, как бедную сироту, очень интересную внешне, хорошую собеседницу и отличную танцорку.
Я нажала отбой.
– Нет, не получится.
Мы стояли напротив небольшого кафе. У меня денег на карточке было достаточно, чтобы напоить чаем Любу, Пашу и самой погреться. К старикам в таком составе я на самом деле решила не идти. И не только из-за мата. Одно дело – я, Люба и мой незадачливый друг Паша. А другое дело – среди нас мужчина, ждущий ребенка. Я лично так к этому отношусь. Почему всегда говорят, что ребенка ждет женщина? У ребенка два родителя, оба и ждут. Или не ждут. Мне не кажется, что Паша осознает, что сейчас с ним происходит. И мне было бы очень неловко знакомить его с Еленой Георгиевной и ее мужем, людьми старых понятий. И вообще им ничего этого не объяснить.
– Пошли в кафе, – повторила я.
– Нет! Нет! – стал заводиться Паша.
Я знала, что у него нет денег и платить он за себя не даст. И для него сейчас это самое главное, гораздо главнее того, что где-то там сидит зареванная Даха и ждет его с сигаретой в руках и Пашиным младенцем в животе.
– Просто посиди рядом, – сказала я. – Я замерзла. Хочу горячего чаю. В общежитие идти нельзя. Никуда нельзя.
– Я… это…
Я видела, как Паша хищным взглядом проводил хорошо одетую женщину, которая вышла из машины и направилась к магазину.
– Даже не вздумай, – остановила я его за рукав.
Почувствовав мою руку, он сразу потерял всю решимость. А я к своему ужасу, поняла, что Пашу – не остановить. Если сейчас я взяла его за руку, в другой раз я его уговорю словами и взглядом, но когда меня рядом не будет, он будет воровать и скоро попадется, потому что по-другому практически не бывает. Паша не виноват, что у него так сложилась жизнь.
Никто из нас не виноват – ни я, ни Люба, ни Паша, ни его разнесчастная Даха, ни их будущий ребенок. Родители нас оставили по решению Бога или хаоса – кто во что больше верит. Государство оставляет нас на произвол судьбы, потому что всех сирот не прокормишь, особенно в такой стране, как наша, где миллион людей получает столько же, сколько один богатый человек. Прожить на пять тысяч невозможно, даже имея угол в общежитии и учась бесплатно.
Приблизительно так же плохо, хуже, чем плохо, живут пенсионеры. Кому-то помогают дети, как моим старикам, у которых я убираюсь, кому-то – нет. Конечно, все могут подрабатывать. Отучился полдня – иди работай. Или (это уже рецепт для пенсионеров): выпей с утра положенные таблетки, остальные положи в пакетик, возьми полбатона хлеба и иди куда-нибудь подрабатывать – продавай билетики, если у тебя варит голова и двигаются руки, разноси посылки, если можешь еще активно ходить, фасуй печенье, если тебя примет большая восточная семья, работающая в этом магазине. Это лучше, чем воровать. Но и такими подработками много не получишь. Тем более когда рядом с тобой живут обычные люди, у которых так не переломилась жизнь в какое-то время. Хорошо одетые, имеющие квартиру, многие даже – собственную машину или же родительскую, путешествующие по стране…
Если начать сравнивать себя с другими – заходишь в тупик. Всегда будут те, кто живет лучше. Просто… У наших – у детдомовских – нет элементарного. Вот у меня есть компьютер и сносный телефон – так это все благодаря тому, что Виктор Сергеевич взял надо мной опеку. У многих и этого нет. Конечно, не все наши воруют, но многие даже подводят под это философскую базу: у нас отняли все, неважно кто, но отняли. Что же мы будем сидеть и смотреть, как жизнь проходит мимо? Не все могут так красиво сформулировать, но суть именно такая.
