Паша тоже голодными глазами сейчас поглядывал на витрины магазинов и кафе. А нам, как нарочно, попалась булочная, булочная-кафетерий, пельменная и какая-то забегаловка, на которой были нарисованы бутылка с кривой рюмкой и написано: «Захади! Непожелеешь!» Я так и не поняла – шутка ли это или такой безграмотный художник, оформивший витрину в стиле наивного примитивизма, очень похоже на плакаты начала прошлого века, когда тоже не было понятно – кто шутит, а кто просто безграмотный.
Я оставила Пашу с Любой на улице, вернулась в булочную, купила хлеба и разломив батон на три неровные части, раздала его. Паше – больше, нам с Любой по половинке оставшегося. Паша мгновенно все съел и стал смотреть, как Люба откусывает хлеб и, не жуя, проглатывает. Да, хорошая у меня компания…
– Это, Руся… Я щас… – Паша вдруг стал оглядываться, раз, другой… Потом, ухмыляясь, куда-то быстро ушел.
Через пару минут он вернулся и принес большую бутылку минеральной воды. Паша открыл на ходу воду, отпил и протянул Любе. Та тоже стала жадно пить.
– Где ты это взял? – удивилась я.
– Так это… там… дверь открыта в подсобку, – кивнул Паша.
– Ты воду стырил?
– Ну да. А чё?
– Ничего.
– Пей! – Паша протянул мне бутылку, отобрав у Любы.
Я покачала головой.
– Неа. Не буду.
– Она не хочет! – объяснила Люба Паше, ни на секунду не отпуская меня.
Удивительно, ведь она жила полтора года без меня, повзрослела за это время, да и когда я была в детском доме, она так неотступно за мной не следовала. Наверно, сейчас она так испугалась дальней поездки, расставания со всем привычным, что ухватилась за меня как за единственное родное и близкое.
– Почему? – пожала я плечами. – Я тоже хочу пить. Просто ворованное пить не буду.
Паша смотрел на меня непонимающими глазами.
– Ты знаешь, что за бутылку воды тебя с удовольствием посадят? Ты что, вчера родился? Не помнишь, как к нам Надю привезли, которую чуть не отправили в колонию для несовершеннолетних за то, что она все время ела что-то в продуктовом?
Паша отмахнулся.
– Паш… – Я положила руку ему на плечо. Паша сразу разулыбался и потянулся ко мне. – Подожди. Я не хочу, чтобы ты в колонию попал, понимаешь? Вода ничего не стоит. Взял бы у меня тридцать рублей.
– Нет! – рявкнул Паша. – Нет! Я тебе что хочешь украду.
– Ладно. Проехали. Я тебе не мамка. Как, кстати, твоя мать? Ничего о ней не знаешь.
– Умерла в прошлом году, – неохотно сказал Паша.
– Умерла? И ты мне ничего не сказал?
– А чё говорить? Я ее это… не видел… с пяти лет.
– Откуда знаешь, что умерла?
Паша долго думал, говорить или нет, поглядывал на меня, кряхтел, потом все-таки сказал:
– Мы это… с Дахой ездили к моим…
Паша – не сирота, у него оба родители – алкоголики, лишенные родительских прав, я это давно знала.
– А отец как?
Паша односложно ответил матом и изо всех сил стукнул ногой по стене дома, мимо которого мы шли, так, что отвалился кусок старой розоватой штукатурки и, главное, треснул Пашин ботинок, надорвалась подошва. Люба испуганно прижалась ко мне. Паша, когда в ярости, вызывает противоречивые чувства. Он и смешон, и страшен. Когда был помладше, напоминал большого сбесившегося щенка, годовалого, когда все выросло, кроме мозга. И страха еще совсем нет. А сейчас он напоминает драного, сильного, пуганого, но идущего напролом, если нужно, уличного пса, молодого, крепкого и совершенно безмозглого.
Мы дошли до церкви, у меня опять совсем замерзли ноги, и я подумала, что больше всего сейчас хотела бы выпить горячего чаю и залезть под одеяло. Я очень редко болею, почти не болею, но сейчас у меня было как-то подозрительно горячо в голове и неприятно саднило горло. Но я не могу болеть. У меня проблема – что делать с Любой. Мысль, что проще всего взять и отвезти ее обратно в детский дом, где ее ищут, мне активно не нравилась.
– Ну что? – Я оглядела нашу компанию. – Пошли к отцу Андрею разговаривать.
– Я… это… в церковь не пойду… – сказал вдруг Веселухин.
– Почему? – удивилась я.
– Не хочу.
– Но почему?
– На фиг, – сказал Паша.
– Не ответ.
Веселухин нахмурился и посмотрел на меня.
– Не ответ, – четко повторила я. – Объясни.
– Это… Не верю, – неохотно ответил Веселухин и сплюнул.
– Ты же с крестом ходил, – удивилась я.
– Да!.. – Паша махнул рукой. – Крест это… вот…есть… Не хочу.
– А что случилось-то?
Я видела, что Люба с огромным интересом слушает Пашу.
– Это… Даха там… ходила… и ничего… это… и ей… это…
Паша стал буреть и раздуваться. Я видела, что ему и хочется что-то рассказать, и он боится. Поэтому он просто несколько раз ругнулся, отвернувшись, правда, от церкви, и перебежал на другую сторону дороги.
– Я здесь! – крикнул он оттуда.
И я была уверена, что Паша будет там стоять и ждать меня, сколько бы мы в церкви ни пробыли.
Я видела, что в церкви включен свет, время было ни туда ни сюда, отца Андрея точно в самой церкви быть не могло. Уже стало темнеть. Это то время года, когда световой день прибавляется, но ты этого пока не чувствуешь. День за днем ночь отодвигается и отодвигается, по минуте, по полторы… И все равно – не успеешь отучиться, и уже вечер. Темно на улице, темно в комнате, наши тусклые лампы – верхняя и настольная совсем не дают света. А потом, когда настанет апрель, вдруг резко удлинится день. Но когда это будет!..
Я часто думаю – а как же коротали длинные зимы в избах крестьяне – веками? С лучиной, со свечами, у кого они были. Поэтому и жгли чучело зимы, так она надоедала за полгода. Поэтому столько песен о весне. Виктор Сергеевич как-то ставил танец «Приход весны». Мы все бегали туда-сюда, прыгали – из позиции полулежа, это очень сложно было сделать. Но Виктор Сергеевич был недоволен и говорил, что у нас нет главного – счастья. Я еще тогда подумала: как это странно – танцевать счастье. Это же такая эфемерная субстанция. Если спросить меня, когда я была счастлива в последний раз… Наверное, когда увидела свою фамилию в списке поступивших в училище. Но это не такая степень счастья, чтобы лежать-лежать на полу, а потом как прыгнуть высоко над землей!..
Я в нерешительности стояла около лестницы, ведущей к отцу Андрею в дом. Номера телефона у меня его не было. Ведь к нему всегда можно прийти просто так, без звонка, он никогда не отказывается уделить время, поговорить…
– Как ты думаешь, нас Бог сейчас видит? – прошептала Люба.
– Не знаю… У него так много дел, что мы ему? Вообще, наверное, он видит всех…
