Я не стала поправлять Елену Георгиевну и говорить в который раз, что меня зовут Руся. Думаю, ей было приятно, что у нас с ней одинаковое имя. Пока я мыла пол, протирала пыль, непонятно откуда берущуюся (машин на их улице очень мало, стройки рядом нет, но пыль летит и летит, как будто образуется сама), Моня рвалась с рук Елены Георгиевны и хотела меня укусить или хотя бы хватануть за брюки. Елена Георгиевна отнесла ее в спальню и заперла там. Собака стала скрестись и бросаться на дверь.
– Почему она так меня не любит? – спросила я.
Петр Львович, лежавший с книгой на кушетке, поднял голову.
– Как-то ты это грустно сказала, у тебя все хорошо?
– Всё хорошо, – кивнула я. – Я вот хотела спросить… Вы никогда не встречали Ростовцева? Алексея Ростовцева?
Петр Львович нахмурился, а Елена Георгиевна переспросила:
– Ростовцева, который много снимался?
– Ну да… – неуверенно сказала я.
– А что такое?
Я поколебалась – говорить ли им, что я думаю, что он может быть моим настоящим дедом, или не говорить… Обычные жалкие байки наших – теперь-то я отлично понимаю, чего они стоят. Раньше я тоже слушала, как кто-то рассказывал о своем отце, или дяде, или старшем брате, которые живут в Канаде, в Израиле, на нашем Севере, на худой конец… О родственниках, которые их обязательно найдут. Часть из этих рассказов были правдой, но в основном те, где папа или брат сидели и скоро собирались выйти. Или те, где мама отказалась когда-то, а сейчас ищет и никак найти не может. В такое я могу поверить.
– Зачем он тебе? – Елена Георгиевна как-то так спросила… Она добрая, но все ведь знают наши враки про знаменитых, богатых или просто живущих где-то в другом месте родственников. И она тоже знает.
– Нет, так… – покачала я головой. – Видела фильм… Думала, вдруг вы его знаете… Хороший актер…
– Леночка тоже очень хорошая актриса, – вступил в разговор Петр Львович. – Только вот ей не повезло, не снималась. А играла как… Идет по городу, все узнают…
Я стала слушать обычные рассказы о том, как они были молодыми. Что-то я уже знала наизусть, что-то сегодня было по-другому. Например, оказалось, что Елену Георгиевну чуть не утвердили на роль княжны Мэри… Сорок лет назад…
– Ну, заканчивай, да и пообедай, наверняка не ела ничего, – сказала Елена Георгиевна. – У нас вчера плов остался, разогрей там…
Не знаю почему, но мне все сегодня казалось невероятно обидным. И то, что мне предложили разогреть плов, который «остался» вчера. И то, что Елена Георгиевна насмешливо переспросила про Ростовцева… И то, что разнесчастная рыжая Монарда, лохматая и глупая, лаяла, выла, скреблась в дверь с одним желанием – выскочить и покусать меня.
– Спасибо, я не голодна, – сказала я.
– Обиделась? – спросила Елена Георгиевна. – На что?
– Нет. Просто меня ждут, – ответила я.
Я видела, как Машка переходила с места на место за забором, поглядывая на окна. Ведь она не могла быть уверенной, что я выйду. Мне не хотелось, чтобы она подумала, что я ее обманула.
– Ладно. Возьми тогда… вот… – Елена Георгиевна протянула мне деньги и еще пирожки в прозрачном пакете. – Леночка, бери, покушаешь в общежитии. Одни с картошкой, другие – с луком и яйцом, самые полезные.
Поколебавшись секунду, я пирожки все-таки взяла, недовольная своей слабостью. Я знаю вкус этих пирожков, на самом деле я хотела есть, потому что я в принципе почти всегда хочу есть, уже через час после еды. Знаю вкус, и не смогла отказаться. И взяла их не для Машки (не брать же еду у старых, не очень богатых людей для уличной собаки!), а для самой себя.
Проклиная себя за жалость к самой себе – а как иначе объяснить обиду вообще на вся и всех, за малодушие и прожорливость, я попрощалась с хозяевами дома, на ходу завязывая шарф и маша рукой собаке, тут же вскочившей и потрусившей навстречу мне.
– Вот, не зря ты меня ждала, видишь.
Машка почувствовала запах пирожков и вопросительно взглянула на меня. Вздохнув, я дала ей один пирожок. Машка удивительно деликатно для бездомной собаки съела его, осторожно взяв у меня прямо из руки. Собаки – как люди, есть наглые, хамские, неряшливые, а есть с тонкой душой. Потому что я убеждена, что душа у них есть. А чем тогда они любят и страдают?
Пока мы шли к общежитию, уже совершенно стемнело, и я чувствовала себя с собакой совершенно непривычно. Если бы еще она шла на поводке, вообще бы было, как будто я обычная девушка, у меня есть дом, в доме – или во дворе, неважно – живет собака… Ко мне просто так никто не задерется. Машка, правда, не производит впечатление бойцовой или хотя бы сторожевой собаки… Но когда мимо нас прошла стайка парней, заржавших и что-то неприличное бросивших мне, Машка как-то неожиданно пристроилась рядом с моей ногой, как будто бы шла на поводке, и независимо и довольно грозно гавкнула им в ответ. Один парень бросил в нашу сторону снегом. Но не бутылкой же. И не камнем. И они прошли мимо, так и не задравшись по-настоящему ко мне. А ведь могли – переулок в конце частного сектора очень темный, из освещения один столб, и тот далеко, кричи – не докричишься, если что…
– Молодец! – сказала я Машке и потрепала ее по грязнущей голове. – Ну что, давай я тебя помою… Нехорошо девочкам ходить такими грязными и немытыми… У меня есть план…
Самое сложное оказалось объяснить Машке, чтобы она ждала меня около общежития и никуда не уходила. Вроде она смотрела мне в глаза, доверчиво тянулась мордой, но когда я пошла к двери, собака медленно пошла за мной. Я обернулась:
– Я же сказала тебе – жди меня! Так, пошли! – Я снова отвела ее за угол общежития. – Тут вот сиди. Скоро я за тобой приду. Только надо, чтобы все легли спать.
План у меня созрел простой, теперь надо было терпеливо дождаться ночи. Я дала Машке еще один пирожок, как можно более доходчиво объяснила, что за мной идти не надо, но и уходить тоже не надо. Судя по ее взгляду, она все поняла. Села у стены общежития и молча смотрела, как я вхожу в дверь.
Из моего окна ее не было видно, но я несколько раз подходила к окну на лестнице и видела в свете фонаря, как Машка терпеливо сидит, потом легла на снег, грустно положив голову на обе лапы.
Время шло медленно. Моя соседка хотела разговаривать со мной – о чем угодно, лишь бы не молчать. У нее кончились деньги на телефоне, в Интернет она выйти не могла, поэтому болтала и болтала. О том, где лучше познакомиться с богатым парнем, о том, как она сразу поймет, что он богатый, он том, как надо одеться, чтобы он не понял, что она бедная, практически нищая…
– Лен, – не выдержала я, – а если он – плохой человек? Подлый, грубый, неприятный?
Лена отмахнулась.
– Ерунду не говори! Как богатый может быть плохой? Если у него все есть. Вот он и добрый. А мне, кстати, добрый и не нужен. Какая разница – добрый, злой… Вон Якуп злой, а мать его любит. За что?
