Последняя группа, видимо, сбросила канистры с бензином и фосфором: все вокруг озарилось заревом многочисленных пожаров.
Рокочущий гул бомбардировщиков удалился в сторону моря. Отто вбежал в дом и позвонил на «Мариине». Телефон не работал. Когда он вышел, Ирены не было в саду. Отбоя еще не давали. Но он выкатил свой «цундап» и помчался на завод — было ясно, что налет закончился.
Чем ближе он подъезжал к «Мариине», тем светлее становилось вокруг и тем сильнее слышались треск горящих балок, шипение боровшейся с огнем воды и человеческие стенания.
Уже в районе Верфтштрассе он увидел, как земля, словно солома, горела от фосфора ярким пламенем, увидел разрушенные жилые дома. Разрушений становилось все больше, и теперь отчетливее слышались человеческие голоса: пожарников, отдающих команды, раненых, матерей, зовущих своих детей. Приходилось замедлять ход, объезжая воронки, завалы.
Одинокое завывание уцелевшей в этом районе сирены известило о том, что самолеты уже далеко.
Из подвалов, из убежищ вылезали люди. На некоторых дымилась одежда.
К центральному входу «Мариине» нельзя было проехать на мотоцикле, все было изрыто воронками. С места, где остановился Отто, были хорошо видны ближайшие цехи. Они представляли собой груду покореженного, черного от копоти металла. На одной из опорных балок горел прилипший кусок фосфора. Трепетный язык пламени бился на ветру в ночи, как флаг.
Отто развернул мотоцикл и с трудом пробрался к запасному выходу с завода: отряды фольксштурма уже успели немного расчистить дорогу, разбросать балки, бревна, лежащие на ней.
Прямо у запасного входа на завод горели бараки лагерей военнопленных. Изгородь из колючей проволоки была искромсана, сторожевые вышки повалены, на земле то там, то здесь лежали убитые.
Дорога на аэродром была относительно целой, хотя от цехов вокруг остались одни руины. Даже огромное конусное убежище — башня, где прятались работники конструкторского бюро, — покосилось.
Двери башни от ударной волны распахнулись, в убежище было пусто.
Еккермана Енихе нашел в Зоне. Лицо его было в саже, на щеке запеклась струйка крови. Он первый увидел Отто и закричал ему:
— Отто, ты видишь, что они сделали?!
— Ты не ранен, Курт? — спросил Отто.
— Нет, нет, я не ранен. Ты смотри, — он указал в сторону подземных ангаров, на месте которых были вывернуты глыбы бетона и валялись искореженные остатки самолетов Х-209. — Они бросали сюда десятитонные бомбы.
— Ты был на заводе во время бомбежки?
— Да. Это было ужасно. Погиб Видер. Погибли ведущий механик, ведущий инженер, два моих лучших конструктора… Никто не ждал налета. Ведь война, по сути, уже кончилась…
— Успокойся, Курт. Ты сам видел Видера мертвым?
— Я помогал поднимать его тело на грузовик. Их погрузили, как бревна, один на другого. Всех, кто был в ангарах…
До утра Еккерман и Енихе вытаскивали трупы из завалов, рылись в обломках здания конструкторского бюро, где Еккерман пытался что-то найти.
Наступил серый, дымный рассвет. Фосфор горел теперь едким тусклым пламенем. Огонь уже выдыхался, лениво облизывая почерневшие землю и железо.
— Я не могу больше, Отто. Нет сил. — Еккерман зачем-то расстегнул ворот разорванной рубашки.
— Я тоже не могу, — сказал Енихе. — Ты поезжай домой.
— На чем? Моя машина сгорела.
— Садись на мотоцикл. Я довезу тебя.
Доставив Еккермана домой, Енихе вернулся к себе. Зайдя в дом, он увидел Ирену и ее брата, которому она перевязывала руку. Оба были закопченными, в разорванной одежде. Они, видно, не ждали его прихода и испугались.
Наблюдения Енихе за Пшижевской уже убедили его в том, что она была просто пленница и подозревать ее в шпионаже не было оснований.
— Пусть он останется, но никуда из дома не выходит пока, — сказал он Ирене в ответ на ее молящий взгляд. — Я должен на днях уехать, и, возможно, надолго.
Отто поднялся в свою комнату и, сбросив сапоги, не раздеваясь, повалился на диван и заснул. Ему казалось, что он только закрыл глаза, а Ирена уже расталкивала его. Когда он окончательно проснулся и взглянул на часы, то увидел, что проспал полтора часа.
Ирена сообщила, что к телефону его требует Шлихте.
Комендант Бартенхауза приказал штурмфюреру СС Енихе немедленно явиться к нему. Столь официальный тон, не принятый между ними, насторожил Отто, и потому он взял с собой на всякий случай бумагу, оставленную Штайнгау. В этой бумаге говорилось, что штурмфюрер СС Отто Енихе выполняет особое задание имперской службы безопасности. Полиции, абверу, командирам соединений СС и общевойсковых частей надлежит оказывать ему всякое содействие. Енихе застал коменданта в кабинете и удивился его виду. Все на нем было с иголочки, сапоги зеркально блестели. Он словно собрался на парад.
— Штурмфюрер Енихе, я взял краткосрочный отпуск, чтобы отвезти семью в Гессендорф. На время моего отсутствия вы будете исполнять обязанности лагерфюрера.
— Оберштурмфюрер, вам придется найти другого заместителя, — Енихе вытащил бумагу, выданную ему обергруппенфюрером, и протянул ее Шлихте.
Ознакомившись с ней, тот сразу перестал быть официальным.
— Ты уезжаешь, Отто?
— Об этом я не могу сказать даже тебе.
— Понимаю… Хочу посоветоваться с тобой, но сначала взгляни на эту инструкцию.
Он достал ее из сейфа и передал Енихе.
«В связи с тем, что союзные армии подходят к границам рейха, возникла опасность того, что часть заключенных может попасть в руки наших противников. Фюрер и рейхсканцлер считает это крайне недопустимым. Заключенные из прифронтовых районов должны угоняться в глубь Германии. (Место определенно будет указано в телефонограмме.) Всякое сопротивление при этом должно пресекаться со всей строгостью военного времени. Что касается политических заключенных из числа русских и поляков, то фюрер считает необходимым уменьшение этой категории в ближайшее время на полтора-два миллиона.
Массовые экзекуции
[19] проводить в пустынных, заранее выбранных местах, куда заключенных доставлять под видом эвакуации. Следы экзекуции должны быть скрыты (сжигание, закапывание). Ответственность за выполнение настоящего приказа несут персонально коменданты концлагерей.
Начальник полиции порядка
группенфюрер СС Корн».
— Телефонограммы еще не было? — спросил Отто.
— Нет, но она может поступить с часу на час. Ты ведь знаешь, русские перешли Одер.
— Я не завидую тебе, Ганс, — многозначительно сказал Енихе.
