– Да встаю, встаю.
Когда они собрались выходить из номера, услышали осторожный стук в дверь. Переглянулись удивленно – кто бы это мог быть в такую рань?
Люба открыла… За дверью стоял Адам, улыбался приветливо и чуть виновато.
– Доброе утро… Вы уже встали? Хорошо… Я боялся разбудить.
– Доброе утро, Адам! – радостно прочирикала Люба, в то же время разглядывая его с удивлением и даже со страхом.
Да, он был совсем другим… В деловом дорогом костюме, безупречной рубашке и галстуке, свежевыбритый, пахнущий дорогим парфюмом. Не мужчина – картинка с выставки. Только глаза оставались теми же – немного грустными, мягкими, чуть насмешливыми. Глаза «сами по себе», потому и обманчивые. С одной стороны – всем и каждому приветливые, с другой – оберегающие внутреннее пространство хозяина.
Юля вдруг подумала, улыбаясь ему навстречу – а ведь они очень похожи. И она так же зорко оберегает свое пространство, выставляя миру внешнюю безупречную оболочку. Нате, мол, смотрите, какая я… Красивая, ухоженная, вежливая. Ну, может, вежливость ее другого оттенка – более холодного, что ли.
– А я к вам с огромной просьбой, дамы! Очень нужна ваша помощь! – с улыбкой произнес Адам. – Дело в том, что у меня неожиданно изменились обстоятельства. Срочно нужно ехать в офис, партнера спасать! У него проект горит! А я с этим проектом завязан… Ну ладно, это долго объяснять, да и ни к чему, в общем. Проблема состоит в том, что мама меня будет ждать. А я и к вечеру вряд ли смогу вернуться. И позвонить не могу, у нее телефон отключен.
– А почему он отключен? Может, случилось что? – тревожно спросила Люба.
– Нет, нет… Она часто его на ночь отключает. Говорит, ей так спится спокойнее. А утром забывает включить… Не могли бы вы прогуляться после завтрака до ее пансионата? Мне, конечно, неловко вас обременять, но…
– Да, да, конечно! – замахала ручками Люба, не дав ему до конца озвучить свою просьбу. – Мы обязательно сходим к вашей маме! Если хотите, можем провести с ней весь день!
– Нет, весь день не надо, что вы. Тем более вам это будет нелегко. У мамы достаточно сложный характер.
– Да что вы, нам будет нетрудно! – с радостным упорством настаивала Люба, возложив ручки на грудь и преданно выпучив глаза.
– Где находится мамин пансионат? – деловито спросила Юля, досадливо покосившись на Любу.
– Выйдете из главных ворот и сразу направо, пешком километра три. Больше никаких объектов по дороге нет, заблудиться не сможете. Мама живет в пятом корпусе, вход с торца, комната номер десять. Если ее в комнате нет, значит, она гуляет… Ну, если это можно назвать прогулкой, конечно. Вы ее легко найдете, там колясочников немного. Она самостоятельно на коляске передвигается, без помощи. Ну в крайнем случае спросите у дежурной медсестры, она подскажет, где ее найти.
– Да, мы найдем, не волнуйтесь. Сейчас сходим на завтрак и сразу отправимся.
– Спасибо, Юля.
– Да не за что…
Юля торопливо отвела глаза, чтобы опять не провалиться с потрохами в это молчаливое пожарище. Услышала, как Любочка выстреливает в Адама радостной готовностью к действиям:
– Да, мы прямо сейчас и отправимся! Очень рады будем познакомиться с вашей мамой!
– Спасибо, Люба. Но я прошу вас учесть – у мамы сложный характер. Если вам покажутся обидными какие-то ее высказывания, просто сделайте скидку на возраст. Да, кстати! Совсем забыл! Ее зовут Вероника Антоновна!
– Да, да, мы запомним… Вероника Антоновна… Поезжайте спокойно, Адам, мы все сделаем.
– Да, у меня времени на дорогу почти не остается. Спасибо еще раз! – бросил он на ходу, торопливо шагая по коридору.
После завтрака Юля с Любой отправились в путь. Утро было прохладное, но солнце уже пригревало, и день обещал быть чудесным. Любочка тоже пребывала в чудесном настроении, болтала без умолку:
– Конечно, я понимаю, что ничего серьезного у нас быть не может. Он же такой… Ты видела, Юля, какой он, да? Как с картинки. Но заметь – никакого снобизма, правда? Ой, у меня впервые в жизни такое!.. Никогда в реальности не влюблялась, правда! А в юности я была влюблена в Андрея Болконского… А потом в профессора Преображенского! И позже уже в Павла Алексеевича Кукоцкого, когда роман вышел… Ты читала «Казус Кукоцкого», Юлечка?
– Нет. Не читала.
– А жаль… Тебе бы тоже Кукоцкий понравился!
– Ты считаешь, я бы тоже в него влюбилась? Нет, Люба, что ты. Моего жалкого ресурса духовности на такой подвиг не хватит.
– Опять надо мной подсмеиваешься, да?
– Ничуть…
– Подсмеиваешься, я знаю. Это, наверное, ужасно нелепо выглядит – влюбляться в литературных героев. А в Адаме есть что-то от чеховских мужских персонажей, ты не находишь?
– Нет… Не знаю. Почитай лучше стихи, Любочка.
– Хорошо… Баратынского хочешь?
– Валяй Баратынского.
– Нет, все-таки не понимаю, как ты живешь без стихов, Юлечка…
– Да, так и мучаюсь всю жизнь, что поделаешь.
– Ты опять иронизируешь, да? Ладно, не буду уточнять… Если хочешь, иронизируй на здоровье, может, у тебя настроение поднимется. А то я болтаю все утро без умолку, а ты все молчишь, молчишь… Ладно, слушай Баратынского! Я много его стихов знаю! Как заведусь – не остановишь! Вот с этого, пожалуй, начну, как раз в тему нашего разговора!
Мой дар убог, и голос мой не громок,
Но я живу, и на земле мое
Кому-нибудь любезно бытие…
Любочкиного «завода» хватило аккурат на сорок минут, которые ушли на дорогу. Юля слушала, удивлялась тихо – остались же еще такие человеческие экземпляры. Это ж в наше время с поиском искать надо, кто будет тебе сорок минут без продыху читать Баратынского! Да, Любочка редкий экземпляр. Можно сказать, раритет. Жаль, не ценит никто. Вот и она, как Любочка говорит, постоянно подсмеивается. Нехорошо. Стыдно должно быть. А еще так и вертится на языке расхожее выражение – хорошо смеется тот, кто смеется последним…
Вскоре лес поредел и постепенно перешел в ухоженную парковую зону, огороженную невысокой изгородью, вдали за деревьями показались строения пансионата. Охранник в воротах указал им направление к пятому корпусу.
Дверь в комнату номер десять была закрыта. Еще постучали – тишина.
– Что ж, будем искать Веронику Антоновну! – решительно произнесла Любочка, спускаясь с крыльца. – Пойдем сначала вон по той дорожке. Ничего, быстро найдем!
Они ее и впрямь быстро нашли. Как-то сразу узнали – Вероника Антоновна была женщиной колоритной. И сложный характер прописан был в этом колорите во всей красе. И не только сложный характер.
Говорят, некоторым женщинам идет старость. Кощунственно, конечно, звучит, и тем не менее! Наверное, это происходит, когда жизненная мудрость бывает столь излишне накопительной, что переходит из просто мудрости в мудрость цинизма… И женщина светится изнутри этой дьявольской харизмой, и не важно, что волосы седы и убраны в остаточную фигу на затылке, и не имеют значения борозды морщин на лице, и не возникает испуганного отвращения к страшненьким ручкам-лапкам, вцепившимся в рычаги инвалидной коляски.
