– Да куда же она пойдет, Светочка, если я квартиру продам?
– Так вон к жениху дочкиному на его жилплощадь и пойдет! Ничего, подвинутся!
– Да как же, Свет?..
– Все! Хватит, я решила уже! Понятное дело, пока твоя Варвара при матери жила, дочку не выгонишь, я ж не злодейка какая-нибудь! А сейчас вопрос ребром стоит, Коля. И все, и не спорь! Знаешь ведь, бесполезно со мной спорить!
– Да знаю, знаю…
– Вот и хорошо, что знаешь… Вот и действуй. А я тебе помогу. На днях схожу к юристам, узнаю, что да как. Надо, надо моей Катьке жилье, кто еще о ней позаботится, кроме родной матери? Твое продадим, ей сразу получше купим… А твоя бывшая пусть сама о себе заботится, пусть хоть на улицу выкатывается, мне дела нет! И без того столько лет на чужом жировала…
* * *
Люба в радостном возбуждении собиралась на ужин. Помыла голову, подкрасила глаза, соорудила феном на голове нечто невообразимо пышное. Юлю крайне подмывало сунуться с критикой – не надо, мол, объема, сейчас так не носят! – но все-таки она решила не вмешиваться в процесс. И не вмешивалась, крепилась изо всех сил. Хотя силы были уже на исходе. Нет, неужели Люба сама не видит, какой у нее ужасный цвет волос, и объем его только подчеркивает! Этому цвету даже и названия не подберешь… Сивый какой-то. Или пегий. Или черт знает какой, когда обыкновенный русый постепенно переходит в седину, и когда эта седина грубо и трагически начинает превалировать…
И это было бы еще ничего. Терпимо, в общем. Но когда Люба извлекла из чемодана трикотажное красное платьице и напялила его на себя, и платьице резко обозначило все несуразные боковые и филейные выпуклости… Тут уж Юля не стерпела. Душа не выдержала.
– Люба, не надевай это платьице, я тебя умоляю!
– А почему? – удивленно обернулась к ней от зеркала Люба. – По-моему, оно очень симпатичное. Дочка себе покупала, но забраковала вдруг, и оно висело, висело в шкафу.
– У дочки, наверное, фигурка другая?
– Да, она у меня худенькая от природы.
– Ну вот видишь. На ней, может, и хорошо сидит, а тебе не надо это платьице надевать. Трикотаж вообще штука коварная, любит посмеяться над женскими припухлостями. Может обозначить их даже и там, где они, казалось бы, сроду не водились.
– Ой, Юль… Знаешь, для меня одежда никогда не имела важного значения.
– Знаю. Поняла. Ты у нас женщина высокодуховная. И еще ты марсианка, на облаке сидишь и смотришь сверху на нас, грешных. И тем не менее не надевай это платьице, а? Очень советую.
– А что мне тогда надеть? Опять эти старые джинсы? Да я бы надела, но… Ты же сама понимаешь, хочется быть нарядной. Хорошо тебе, такую поджарую фигурку от природы имеешь!
– От природы? Ага, щас… Да ты хоть знаешь, сколько усилий в эту фигурку вложено? Да пока ты над книжками духовно вздыхала и на своем облаке конфеты с пирожными лопала, я на тренажерах вечерами вкалывала, как загнанная потная лошадь! Будь здоров как вкалывала!
– Да, наверное… Но каждому свое, как говорится.
– Вот именно – каждому свое! Да я бы ни минуты не смогла прожить с такими припухлостями! По улице не смогла бы пройти, на люди показаться!
Люба моргнула испуганно, втянула голову в плечи и отступила от зеркала в сторону, неловко прижав локти к бокам. Юле стало ужасно стыдно. Куда ее понесло-то? Ведь честно хотела не вмешиваться!
– Извини меня, Люба, пожалуйста. Я не хотела. Вернее, я как лучше хотела! А получилось, обидела. Я правда не хотела.
– Да, Юлечка, я знаю. Помнишь, как у Тютчева? Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется…
– Да уж, это точно. Черт его знает, как оно отзовется. Оно ж не воробей, слово-то.
– Нет, дальше не так, Юлечка! Неужели ты не помнишь этого четверостишия?
– Чтобы помнить, надо хотя бы знать, – виновато пробурчала себе под нос Юля. – Нет, не помню, конечно.
– …И нам сочувствие дается, как нам дается благодать! Вот как! Правда, чудесно?
– И что это значит? Больше ты на меня не обижаешься, да?
– Ну… Можно и так трактовать. Нет, я не обижаюсь, все хорошо, Юлечка. А платьице я сниму, если ты на этом настаиваешь.
– Да нет, как хочешь, конечно. Ни на чем я не настаиваю. Ради бога, пусть будет платьице.
– А сейчас мы с тобой, как Чичиков с Маниловым, никак в любезной уступчивости разойтись не можем…
– Люба! Кончай с этой литературщиной, а? – вдруг легко рассмеялась Юля, запрокинув назад голову. – Я ведь привыкну! Заражусь от тебя духовностью и окультурюсь до неузнаваемости! Представляешь, что будет, если я в своем офисе начну говорить стихами и по каждому поводу ссылаться на литературных героев? Клиентов всех распугаю. Да меня тут же уволят к чертовой матери! В библиотеку сошлют, как в Сибирь, весь снег убирать!
– Ну зачем ты так о библиотеке?.. Да и моя духовность не высшей пробы, могу и коварной быть, как выяснилось. Сама же утром наблюдала мое страшное коварство.
– Да уж, коварство ты проявила отменное, чистой пробы. Даже не знаю, чего здесь больше, коварства или любви.
– Ой, Юль, мне так стыдно, правда.
– Нет, как ты решилась, не понимаю? Это ж надо было в одно мгновение сообразить! Я думала, и впрямь в обморок грохнулась! Знаешь как испугалась? Чуть не закричала с перепугу – на помощь, мол, Джульетта в обмороке! Мужчина, не пробегайте мимо! Вас не Ромео случайно зовут, нет? Ах, всего лишь Адам, с ударением на первом слоге… Жалость какая… А мы Ромео ждали!
– Юль, хватит смеяться над бедной женщиной! Лучше посоветуй, что мне надеть. Я же думала, наоборот, это платьице веселенькое такое и меня молодит! Нет, я действительно в этом ничего не понимаю, должна признать!
– Да я тоже удивляюсь, почему ты не понимаешь. Вроде бы наоборот должно быть! Это ты должна понимать, а я – нет! Это у меня – сын, а у тебя – дочка!
– А при чем здесь дочка и сын? – удивленно уставилась на нее Люба. – Какая связь?
– Да обыкновенная, какая… Когда женщина растит дочь, она поневоле наблюдает за ее детством, юностью, повадками, ну и одеждой тоже… И потому умеет различить эти вещи и никогда не напялит на себя, к примеру, дочкины тинейджерские шмотки. А когда женщина растит сына, у нее наглядного примера перед глазами нет… Она внутренне остается в том возрасте, в молодом, в котором этого сына родила… Да, иногда получается совсем печальный случай, грустный результат под названием «женщина не взрослеющая». Она, бедная, не понимает возрастного этапа в одежде, хоть убей… Видишь иногда такую тетку на улице – в коротких штанишках, в розовых сандаликах с бантиками, с капризными повадками молодости в походке… И жалко, и смешно, правда. Хочется взять двустволку и прикончить на месте, чтоб дальше не мучилась.
– Ну сразу и прикончить… Какая ты жестокая, Юль. Она ж никому ничего плохого не делает, просто хочет молодо выглядеть, и все. По своему разумению.
