– А отчество? Какое у тебя отчество, девочка? Ну же? Не молчи!
О господи, страшно как… Чего она к ней привязалась? Особенно пугает это холодное «девочка», будто у нее имени нет…
– Меня зовут Симонова Юлия Борисовна, – сглотнув, произнесла твердо, глядя в холодное лицо Елизаветы Максимовны. – Только я не понимаю…
– Значит, твой отец… Его зовут… Вернее, его звали Симонов Борис Леонидович? Верно?
– Да, верно. Елизавета Максимовна, я вас очень прошу, объясните мне, в чем дело? Почему вы меня допрашиваете? И откуда вы знаете, как зовут моего отца?
– Да, конечно же, я объясню. И тебе объясню, и моему сыну тоже. Дело в том, девочка, что твой отец восемь лет назад убил моего мужа, Сашиного отца. Твой отец, Симонов Борис Леонидович, сшиб его машиной, когда он был в этом проклятом Красногорске с ревизией… Потом был суд… Ведь твоего отца признали виновным и посадили, правда? Ну что ты молчишь? Восемь лет назад… Ты большая уже девочка была, ты должна помнить!
– Да, я помню… Конечно же, я помню. Еще бы.
Юля чувствовала, с каким трудом произносит короткие фразы, как онемела спина, как холодная испарина собирается в капли, и они противно ползут по спине. Еще бы не чувствовать! Эта женщина, мать ее любимого Сашки, рассказала сейчас всю ее жизнь, всю ее боль… Да, жизнь уложилась к короткий обвинительный монолог. Сбил на машине, был суд, посадили. Все, точка. Правда, не было в монологе сноски на папино горестное раскаяние, на мамины слезы, на их поездки в колонию к нему на свидания… И не было в монологе сноски на смягчающие обстоятельства. Хотя оно и понятно. Какие смягчающие обстоятельства могут унять горе женщины, потерявшей мужа? Да, папа ехал с похорон друга. Нетрезвый был. Да, это его ничуть не оправдывает. Чужая смерть в принципе не может никого оправдать. Но он и не просил оправдания, даже от адвоката отказался.
– …А если помнишь, значит, сама все должна понимать, девочка. Дочери убийцы моего мужа нет места в моем доме.
– Папа умер пять лет назад, в колонии… – тихо проговорила Юля, будто самой себе. – Он раскаивался и очень страдал, он потому и заболел, как объяснила мне мама. Он не хотел выходить на свободу. Он хотел умереть. А мама, как узнала о его смерти, тоже слегла. И больше не встала… Они хорошие были люди, мама и папа. Просто так получилось…
– Все это слова, девочка. Слова, не имеющие значения. Факт остается фактом. Ты должна покинуть этот дом, причем немедленно. Я больше не могу тебя видеть ни секунды.
– Мам, ты чего? – в тихом отчаянии прошептал Сашка, усаживая обратно на стул поднявшуюся было Юлю. – Ну да, мой отец, Юлькин отец, понятно… Горе, конечно… А Юлька-то тут при чем?
– А ты никак не поймешь, да? Совсем голову себе заморочил? Мне еще раз повторить? Этой девушки никогда не будет в моем доме! Слышишь? Никогда! Я не смогу ее видеть!
– Мам, перестань! Ну что за шекспировские страсти? Тоже мне, война Монтекки и Капулетти!
– Речь идет о твоем отце, Александр! – зазвенел колоколом жесткий голос Елизаветы Максимовны. – И я не позволю тебе, слышишь? Пусть она уходит, все решено, никакой свадьбы не будет! Ты знаешь, как я тебя сильно люблю, Александр, я на все для тебя готова, но… По-другому я поступить не могу! Перед памятью твоего отца не могу!
– Мам, Юля беременна. Я тебе говорил.
– А я знать ничего не хочу об этом!
– Мам, я никогда не оставлю ни Юлю, ни ребенка! Это даже не обсуждается!
– Пусть она уйдет, Александр! И мы с тобой обсудим создавшееся положение! Вдвоем, только вдвоем обсудим!
– Тогда я уйду вместе с ней.
– Нет!
– Да!
– Ты предаешь память своего отца, Александр!
– Зато я не предаю свою женщину и своего ребенка. Пойдем, Юль. Ничего, сами справимся.
Они с Сашкой встали из-за стола, молча направились в прихожую. Сзади послышался звук отодвигаемого стула и окрик Елизаветы Максимовны:
– Не ходи, Людмила! Не провожай его, пусть идет! Пусть подумает над создавшейся ситуацией! Если ему мать не дорога, память отца не дорога… Пусть, пусть идет! Скатертью дорога! Пусть женится! Пусть будет зятем убийцы отца!
Юля с Сашей потом долго шли по улице, молчали. Сашкины желваки ходили ходуном на скулах, рука сильно сжимала ее ладонь. Было больно, но Юля терпела. Ей и самой очень хотелось плакать, а еще очень хотелось рассказать Сашке о своих детских переживаниях. Она никогда и никому об этом не рассказывала, даже близким подружкам. И Сашке не рассказывала. Стыдно было, что папа сидел в колонии. Стыдно, что был виноват. Стыдно, что мама сгорела свечкой, а она, Юля, ничем не могла ей помочь… Стыдно, стыдно, стыдно. Но Сашке сейчас тоже плохо.
– Саш, я устала… Давай на скамью присядем? Вон там, в скверике.
Он вдруг обнял ее, с силой прижал к себе. Будто очнулся. И забормотал горячо в ухо:
– Юлька, Юлька… Все, что сейчас произошло, не имеет никакого значения. Слышишь? Я всегда буду любить тебя! Ты веришь мне, Юлька?
– Конечно, верю, Саш! Зачем спрашиваешь?
– И не бойся ничего, мы сами справимся! Я на вечернее отделение переведусь, работу найду, комнату снимем.
– Да, Саш. Все так и будет. Только не волнуйся, пожалуйста. Ты весь дрожишь. И знаешь, я думаю, тебе надо еще раз с мамой поговорить…
– Да. Я поговорю, конечно. Потом, когда она успокоится. Главное, чтобы ты была во мне уверена и была со мной рядом. Сейчас же будем считать, что я ушел из дома. Я не вернусь туда без тебя.
– Сашк, это же твоя мама…
– А ты моя жена. Мать моего ребенка.
– Где же ты будешь жить? Надо ведь уже сегодня ночевать где-то? Ко мне в общагу тебя не пустят.
– А я на Эльбрус махну, завтра как раз группа выезжает! Ребята дадут снаряжение. Отпустишь меня на недельку, а? Потом-то будет уже не до этого. Надо будет комнату искать, работу… Напоследок, Юль, а?
– А можно я с тобой?
– Да куда? Тебе нельзя. Юль, всего на неделю. Ну, в последний же раз! Неделя быстро пройдет, и опомниться не успеешь, как я буду рядом!
– Ой, не знаю… Как-то мне не по себе стало.
– Да брось! Я сто раз на Эльбрус ездил, там все давно исхожено, не маршруты, а прогулочные тропинки!
– А когда, говоришь?
– Завтра утром группа садится в поезд. Там есть один свободный билет, я знаю, парень один в последний момент отказался. Если я сейчас добегу до Мишки, то успею все прокрутить со снаряжением, а утром прыгнуть в последний вагон… Ну, Юль! Отпускаешь?
– Да что с тобой делать, беги к своему Мишке!
– Юль, я тебя люблю. Провожать до общаги не буду, ладно?
– Ладно. Сама доберусь, светло еще. Беги, вон пятнадцатый автобус идет, успеешь!
