Я принял решение. Однако темноты дождаться не получилось. Примерно через час из деревни выехало несколько бронефургонов и грузовиков, которые были набиты республиканской пехотой и «коричневыми» сепаратистами. Они выгрузились возле лагеря, окружили его, и началось то, чего я не мог представить. Республиканцы открыли огонь по гражданским людям. Солдаты убивали некомбатантов без колебаний и сомнений. А потом стали хватать девушек и женщин, которых бросали наземь и насиловали. Крики. Выстрелы. Плач. Рокот движков. Слезы. Горе. Смерть. Смех карателей. Все смешалось.
Всякое я в жизни видел: войну, горе, кровь и много несправедливости. Но с геноцидом, а ничем иным убийство мирных людей быть не могло, столкнулся впервые. Вот и что тут сделаешь? Против трехсот вражеских солдат и пособников вчетвером не повоюешь. Это бесполезно. Однако и смотреть на то, что творилось в поле, было нельзя.
Механик-водитель Генри Шварц позвал меня:
– Командир!
– Что?
– Отдай приказ! Давай примем бой!
– Нет. Уходим.
Впервые мои бойцы не выполнили приказ. Шварц снял свой «тимур» с предохранителя, встал в полный рост, прислонился к дереву и выпустил в республиканцев очередь.
Он не попал. Расстояние между нами и лагерем более трехсот метров, а «тимур» эффективен на дистанции двести – двести пятьдесят метров.
«Что же ты наделал, Шварц!?» – я бросил на мехвода злой взгляд и приготовил к бою винтовку. Раз уж мы себя обозначили, надо показать нордам зубы и пустить кровь.
– К бою! – отдал я команду и посмотрел в снайперский прицел.
Первую жертву нашел сразу. Один из «коричневых» указывал на лес и что-то кричал.
Предохранитель, щелк!
Досылая патрон, лязгнул затвор, а пластиковый приклад плотно прижат к плечу.
«Готов? – спросил я себя и тут же ответил: – Всегда готов! Работай, капитан Темников, и не промахивайся».
Только на секунду замешкался, успокоил сердце и дыхание. Пора.
Приклад винтовки ударил в плечо, а ствол подлетел чуть вверх, и тут же вновь принял горизонтальное положение. «Коричневый», в которого я стрелял, раскинув руки, свалился.
А вот и вторая жертва, вражеский командир. Крепкий и холеный мужчина в черном плаще. Он разрывал одежду на молодой женщине и еще не понял, что произошло.
Не раздумывая, я сделал два выстрела подряд и обе пули положил точно в спину республиканца. Он начал заваливаться на бок, а женщина вырвалась и скрылась между автомашинами.
«Если не дура, сбежит», – промелькнула мысль, и я продолжил бой.
Мои парни поддержали своего командира. Только они танкисты, а не пехотинцы. Из автоматов стреляли плохо. Поэтому пришлось отдуваться мне. Но ничего не изменить, так сложилось. И, честно говоря, открыв охоту на нелюдей, которые убивали беззащитных, я даже был рад тому, что Шварц выстрелил. Он поступил вопреки здравому смыслу, но по совести. Я так не всегда могу поступать. Порой целесообразность превыше всего. А когда бой уже начат, приходится биться.
Тем временем противник начал осознавать, что происходит. И оставив некомбатантов в покое, республиканцы и «коричневые» залегли и стали отстреливаться.
Над головой просвистели вражеские пули. Однако это только раззадорило меня, и я продолжал стрелять.
Выстрел-выстрел-выстрел! Республиканцы и «коричневые» получали свою долю свинца, но продолжали лежать. К сожалению, так продолжалось недолго.
Вражеские офицеры сообразили, что нас немного, и подняли своих ублюдков в атаку. Неразборчивая команда – и вперед кидается полтора десятка солдат. Новая команда – и такой же рывок справа. Республиканцы приближались, но я уже понял схему их движения, и не зевал.
Первый магазин опустел. Замена.
Поймал в перекрестье прицела передового вражеского солдата, и палец плавно потянул спуск.
Выстрел! Солдат свалился.
Еще один подставился.
Выстрел! Голова разлетелась.
К нему бросился товарищ, видимо, друг.
Выстрел! Еще один падает.
Винтовка дергалась, и с десяти патронов я достал еще как минимум шестерых.
Второй магазин пуст. Щелк! Отстегнул пустой магазин и загнал третий. Руки работали сами по себе, и все делалось на автомате.
Передернул затвор, приклад снова уперся в плечо, а правый глаз сквозь прицел начал поиск новых целей.
Противник залег, но только на время. Вскоре солдаты ползком направились к роще. И один из бойцов, видимо, в азарте, выполз на открытое пространство.
Отлично. Выстрел! И тяжелая пуля калибра 7.62 мм, с расстояния в восемьдесят метров, тут же пробила его лобовую кость и расплескала мозги этого человека по мокрой осенней траве. Разбираться и выцеливать противника некогда. Солдаты уже рядом. Поэтому стал бить на каждый шорох, и когда опустел третий магазин, откатился в сторону. Вовремя, так как лежку, где я только что находился, стали обстреливать из ручного пулемета.
Осмотрелся. Шварц мертв. Повис на дереве. Связист рядом с ним, лежал раскинув руки, и его остекленевшие глаза смотрели вверх. Понятно. Тоже погиб. Остался только Самохин. Он рядом и в его руке граната.
Заметив мой взгляд, Костя ухмыльнулся:
– Ну что, командир, кажется, уже не выбраться? Придется подрывать себя и нордов.
– Отставить! – я кивнул в сторону рощи. – Уходим!
Самохин подчинился. Он поднялся и, пригибаясь, мы бросились наутек.
Прежде чем мы скрылись среди деревьев, я оглянулся. Вражеские солдаты были уже рядом, но приближались к зеленке с опаской, я научил их осторожности. А из лагеря, на полной скорости, не разбирая, где дорога, вырвалось несколько легковых автомобилей. Видимо, нашлись среди поселенцев люди, которые решились на риск. Все равно выбора нет, ибо за спиной оставалась смерть.
23
Голодный, заросший колючей щетиной, грязный и оборванный, я прятался в кустах возле безымянной речки и наблюдал за врагами. После перестрелки под Смирной мы с Самохиным оторвались от погони, но затем прорывались через дорогу, напоролись на патруль и потеряли друг друга. Она направо рванул, а я налево. И что с ним теперь, я не знал. Парень крепкий, должен был выбраться, а я выберусь точно. Уверенность в этом имелась, слабину я себе не давал и через пару дней добрался до горы Ставер, где находился лагерь археологов. Скорее всего, упрямый профессор Рохлин не успел эвакуироваться, слишком сильно ударили республиканцы. И я оказался прав.
Труп знаменитого ученого, который считал, что наука превыше всего и важнее войны, качался на ветке всего в полусотне метров от меня, и зрелище это не из приятных. Перед смертью Рохлина избивали и пытали. Причем делали это какие-то мясники, потому что у него отсутствовал один глаз, а лицо знаменитого профессора было покрыто кровавой коростой.
