Буровский кивнул.
– Вот я за эти годы понял ответ. Главное – выгородить себе территорию, свое собственное место. Тогда ложь остается за его пределами. Ты не пускаешь ее внутрь, и она даже укрепляет границы твоей территории. Например, как бы тебя ни заставляли врать на собрании в твоем НИИ, тебя не заставляют подделывать результаты эксперимента или соглашаться с антинаучными теориями, как при Сталине и Лысенко. Точно так же и я: по штатному расписанию я преподаватель физкультуры, мои курсы называются восточной гимнастикой, но никто не рассказывает мне, как я на самом деле должен учить людей йоге.
– А как там, кстати, твой крокодил Гена? Давненько про него не слышал. Не беспокоит?
– Не очень. Пару раз появлялся.
– Про учеников расспрашивал?
– Не-а. Я ему сразу сказал, что стучать не буду. Интересовался, какие книжки читаю, что сейчас в моде в наших, так сказать, кругах. Только однажды, когда я каратэ хотел заняться, сказал, чтобы я не лез, это, мол, серьезное дело. По-моему, перестраховался – все как занимались, так и занимаются.
– А про свою территорию… ты уверен, что тебе всегда удастся ее защищать?
– Не знаю, – пожал плечами Валера. – Истинно мудрый ничего не знает про «всегда», вот и я тоже не знаю. Но ты посмотри – все больше людей выгораживает себе свой загончик. Мне на прошлой неделе новый альбом «Аквариума» принесли – ты их не любишь, но все равно понятно, что Гребень и иже с ним вполне построили себе зону свободы и независимости. В тюрьму не сажают, деньги зарабатывать не мешают…
– Ну, для этого надо быть рок-звездой, – сказал Буровский.
– Да нет, просто у каждого свое дело. У тебя свое, у меня свое, у «Аквариума» тоже свое. Даже у моего отца свое – и, обрати внимание, совсем уже неофициальное, никакого прикрытия, ни кафедры физкультуры, ни рок-клуба: просто опытный профессор натаскивает школьников на экзамены по химии. Да, наверное, если бы мы жили в другой стране, это был бы типа бизнес, но почему-то мне кажется, что так, как есть, его больше устраивает.
– Если бы мы жили в другой стране, твой отец, возможно, прожил бы другую жизнь, – ответил Буровский.
За их спинами раздалось тихонькое позвякиванье – обернувшись, Валера увидел, что одна из девушек постукивает пальцем по стеклу. Он кивнул ей.
– Мы закончили, – сказала она, приоткрыв балконную дверь.
– Спасибо, – сказал Валера, – мы сейчас придем.
Девушка, улыбнувшись, исчезла.
– Мне, пожалуй, пора, – сказал Буровский. – Еще в Чертаново пилить.
– Да ладно, оставайся, – предложил Валера. – Опять же – девиц две, на всех хватит.
– Да не, – Буровский покачал головой, – у меня Милка.
– Ну и что? – сказал Валера. – Сейчас во всем мире сексуальная революция, фри лов и все такое, сам знаешь.
– Ничего я не знаю, – ответил Буровский. – Я дальше Бреста не был. Может, на самом деле на Западе происходит вовсе не то, что мы думаем? Я вот на конференциях встречал коллег из Штатов и из Англии… как-то непохоже, что они практикуют свободную любовь.
– Значит, нам удается здесь больше, чем им, – ответил Валера. – Хотя вряд ли: я последние годы по-английски много читаю, так что там, поверь мне, действительно другая жизнь.
– Джеймса Бонда читаешь? – усмехнулся Буровский.
– Нет, зачем? Сейчас Кастанеду читаю.
– Кто это?
– Ученый. Антрополог. Мне когда-то Алла его пересказывала – про то, как исчезать в оптическом прицеле… короче, что-то вроде Ричарда Баха, тоже человек, который ищет духовные пути.
– Ну да, – кивнул Буровский, – профессиональная литература, понимаю. Как для меня – химия.
– Про химию там тоже есть, кстати, – сказал Валера, – у Кастанеды в особенности. Но, думаю, это не наш путь.
Он щелчком отправил окурок в забалконную тьму. Прочертив в ночи сверкающую параболу, тот погас где-то на уровне первых этажей.
Вот тоже, падучая звезда, подумал Валера. Может, кто увидел – и желание загадал, выходит – и вечер не зря прошел.
– Ладно, пора уже, – сказал Буровский, открывая дверь. – Тебя девчонки заждались, а мне домой надо.
Через несколько дней Валера приехал к отцу в гости. Все эти годы он заезжал на «Коломенскую» примерно раз в месяц. Обычно Женя готовила ужин, потом они немного выпивали, отец рассказывал об учениках, Валера пытался слушать, но никак не мог запомнить ни имен, ни проблем этих школьников, которых никогда в жизни не видел.
– Ты знаешь, пап, – сказал он однажды, – мы же с тобой коллеги. Я тоже преподаватель, как и ты.
– Какой ты преподаватель, – рассмеялся Владимир Николаевич, – ты физкультурник. А я все-таки учил людей тому, на чем держится современный мир, – науке.
Валера вспомнил, как в десятом классе сказал отцу, что его жизнь потеряет смысл, если он согласится с тем, что высшее образование нужно не всем. Дурак я тогда был, подумал он, не понял, что для отца главное – не образование, а наука.
– Мне кажется, – сказал он, – это было раньше, лет тридцать-сорок назад, когда ты был молодым и только начинал преподавать. Тогда только сделали бомбу, и всем казалось, что и дальше наука будет двигать горы. Потом еще в космос полетели, но все это было давно. Наука имеет дело только с материей, как физкультура имеет дело только с телом. А в какой-то момент я понял – важен только дух. Материя или тело – просто инструмент, с помощью которого мы должны решать духовные проблемы. Вероятно, Эйнштейн и прочие это хорошо понимали, а насчет твоих студентов я не уверен.
– Это какой-то идеализм, – недовольно буркнул профессор Дымов, – прошлый век, несерьезный разговор.
– А что прошлый век? – неожиданно разозлился Валера. – И в том веке были люди, которые все правильно понимали. Их, правда, почти всех после революции извели, но книжки-то остались. Хочешь, принесу почитать?
Владимир Николаевич пожал плечами: мол, хочешь – приноси. Валера в самом деле в следующий раз дал отцу Бердяева и Шестова, не самых своих любимых философов, зато не нуждавшихся в переводе. Впрочем, когда он зашел к отцу в гости через несколько дней после своего дня рождения, Владимир Николаевич вернул ему книги, недовольно морщась.
– Не понравилось? – спросил Валера.
– Нет, совсем не понравилось, – покачал седой головой отец, – слишком сложные вопросы. Я думаю, они потому такие сложные вопросы задавали, что жизнь у них была простая.
– Не была у них простая жизнь, – с обидой ответил Валера. – Бегство из России, эмиграция, бедность.
– Ну, жизнь, может, и нет, а детство у них было простое, – не сдавался Владимир Николаевич. – Человек, выросший во время Гражданской войны и разрухи, никогда не будет задаваться такими сложными вопросами. Он будет искать простых ответов. Когда-то я хотел построить новый мир, потом – развивать науку, а потом понял, что могу только учить тех, кто будет строить новый мир и совершать открытия.
