Усиление правого французского крыла заставило усилить левое русское, которое легко могло быть обойдено по Старой Смоленской дороге. Кутузов распорядился: на левом крыле у нас поставлен стойкий Тучков с его отдельным корпусом и 7000 Московского (приведенного Марковым) ополчения. Туда же наряжен Карпов с шестью полками донцов.
Тучков построил свой корпус за деревнею Утицею в четыре линии. Дивизия Коновницына стояла в двух первых; дивизия гренадерская (графа Строганова) в двух задних.
Сильная цепь из 20, 21, 11 и 41-го егерских полков, протянутая по перелескам, запирала ворота (промежуток шириною с версту) между корпусом Тучкова и левым концом главной позиции.
На этом левом конце была деревня Семеновское. Перед нею, как мы видели, насыпаны реданты. Этот пункт защищали сводные гренадеры графа Воронцова, и за ними, во 2-й линии, стояла дивизия храброго Неверовского.
Тут были четыре стены. Гренадеры принца Карла Мекленбургского поставлены в две линии от края Семеновского до самой большой батареи. Этих гренадер поддерживала кавалерия в две линии. Потом корпус графа Сиверса.
И вся эта левая половина, состоя из Второй Западной армии, была под славным начальством Багратиона.
Центр наш составлен из корпуса генерала Дохтурова. Он стоял против самого Бородина, примыкая своим левым к правому флангу 7-го корпуса, а правым к батарее близ Горецкого кургана, и Дохтуров стоял в две линии пехотных, которые поддерживались двумя же кавалерии (3-го кавалерийского корпуса) и составляли тоже четыре живые стены!
К правой руке Дохтурова (смотря к Смоленску) примыкал левым локтем корпус Остермана, опять в две линии и лицом к Колоче. За ним, все в две линии, кавалерия Корфа; корпус Багговута составлял оконечность правого крыла русского. Этим крылом начальствовал Милорадович, а первой половиной всей линии (1-й армией) – Барклай.
1-й корпус кавалерии установлен за пехотою правого фланга армии нашей.
Тут же и Платов с 9 донскими полками. Другие донцы рыскали по течению Колочи до слияния ее с Москвою, оберегая всю ту сторону к Старому и Малому Беззубову.
Итак, вся русская армия расположена была в четыре стены; за двумя пехоты две кавалерии.
Главный же резерв находился за центром боевой линии и состоял из целого 5-го гвардейского корпуса под начальством Лаврова. Этот резерв имел три линии: две передние – пехота, задняя – кирасиры.
Пять рот конной артиллерии сберегались в резерве за 4-м корпусом кавалерии. Большой резерв артиллерийский стоял перед деревнею Псарево.
Защита линии
Сильные батареи, хотя наскоро сложенные, прикрывали фронт наш, особливо левое крыло. Все егерские полки, огородясь, где можно, засеками, залегли по кустарникам, засели по деревням, захватили дефилеи. Пехота наша в день битвы построилась в батальонные колонны, но кавалерия поддерживала ее развернутым строем. Главная квартира перенесена опять в Татариново.
Армии русской считалось в день битвы Бородинской до 113 500, кроме ополчений. Пушек у нас было 640. У французов же войск до 188 000 и пушек 1000.
Канун Бородина
Недели за три перед кануном великой битвы Бородинской сражались за обладание Смоленска. Осаждающие зажгли город. Пожар, распространяясь все более и более, охватил башни, дома, целые улицы. Наконец запылали и церкви с их колокольнями. Огненная буря, с треском и шумом, разливалась в воздухе, раскаляя его. У защитников Смоленска в тесных переулках, под длинными космами огня, не раз волоса на голове трещали; колокола звонили без звонарей и таяли.
В это время огня и гибели раздался голос: «Спасайте икону Смоленской Богородицы!» Этот голос скоро сделался всеобщим кличем и навел начальство на распоряжение к спасению иконы. С тех пор Пресвятая Владычица последовала за войском, внимая молитвам готовящихся на славную смерть или умирающих.
Русские заняли обратно Смоленск, внесли икону в прежнее место, стали служить молебен, и, когда дошло до слов: «Пребысть же Мариам яко три месяцы и возвратися в дом свой», присутствовавшие перешептывались: было ровно три месяца, как икона вынесена из церкви над вратами в Смоленске и ровно через три месяца возвратилась в дом свой.
Теперь, накануне великого дня Бородинского, главнокомандующий велел пронести ее по всей линии. Это живо напоминало приуготовление к битве Куликовской. Духовенство шло в ризах, кадила дымились, свечи теплились, воздух оглашался пением, и святая икона шествовала…
Сама собою, по влечению сердца, стотысячная армия падала на колени и припадала челом к земле, которую готова была упоить до сытости своею кровью. Везде творилось крестное знамение, по местам слышалось рыдание. Главнокомандующий, окруженный штабом, встретил икону и поклонился ей до земли.
Когда кончилось молебствие, несколько голов поднялись кверху и послышалось: «Орел парит!» Главнокомандующий взглянул вверх, увидел плавающего в воздухе орла и тотчас обнажил свою седую голову. Ближайшие к нему закричали: «Ура!» – и этот крик повторился всем войском.
Орел продолжал плавать; семидесятилетний вождь, принимая доброе предвестие, стоял с обнаженною головою. Это была картина единственная! Михаил Кутузов, главный повелитель всех воинских сил империи, являлся тут во всей красе военачальника.
В простреленной голове его был ум, созревавший в течение 70 лет; в его уме была опытность, постигшая все тайны политической жизни гражданских обществ и народов. Над ним парил орел…сто тысяч русских кричали: «Ура!» – а судьба завтрашнего дня укладывала жребии в таинственную урну свою…
После дня, слегка пасмурного, и вечера, окропленного холодноватым дождем, после жаркой целодневной перестрелки за право пить воду в Колоче настал темный холодный вечер, настал канун битвы Бородинской. Из всех явлений 1812 года канун Бородина сохранился, конечно, у многих в памяти.
Все ожидали боя решительного. Офицеры надели с вечера чистое белье; солдаты, сберегавшие про случай по белой рубашке, сделали то же. Эти приготовления были не на пир! Бледно и вяло горели огни на нашей линии, темна и сыра была с вечера ночь на 26-е августа; но ярко и роскошно чужими дровами освещал себя неприятель.
Удвоенные костры, уставленные в несколько линий, пылали до самого Колоцкого монастыря. Эти не наши огни, стоя огненными полками, сквозили сквозь чащи лесов и кустарников, румянили наше небо и бросали какой-то кровавый отблеск на окрестности ямистые, темные.
Рокот барабанов, резкие звуки труб, музыка, песни и крики несвязные (приветный клик войска Наполеону) слышались у французов. Священное молчание царствовало на нашей линии. Я слышал, как квартиргеры громко сзывали к порции: «Водку привезли; кто хочет, ребята! Ступай к чарке!» Никто не шелохнулся.
