Разве этот небожитель Пастернак может быть лидером поэтов? Если несомненно талантлив, тем опаснее, тем более нужна ясность.
Надо будет сделать так, чтоб все поняли: именно Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи.
Необязательно произносить эти слова публично. Он знает, какой резонанс получают его письменные ответы писателям, даже телефонные разговоры с ними (например, с Булгаковым после самоубийства Маяковского).
И надо будет добавить, что забвение памяти Маяковского — преступление.
Пусть задумаются те, кто считает иначе.
Но сначала Сталин позвонил Бухарину.
— Николай, поздравляю тебя с хорошим докладом.
— Спасибо, Коба.
В заключение съезда Горький «расщедрился» и даже провозгласил здравицу в его, Сталина, честь. «Да здравствует партия Ленина — вождь пролетариата, да здравствует вождь партии Иосиф Сталин!» (Бурные, долго не смолкающие аплодисменты, переходящие в овацию.)
Если есть вождь, так сказать, вершина социальной пирамиды, значит, любое мероприятие на любом этаже пирамиды должно заканчиваться восславлением вождя. Этажей много, но вершина-то у пирамиды одна!
Вот только надо разобраться, сколько аплодисментов относится к нему, а сколько — к Горькому… Не многовато ли? Вообще не слишком ли большое внимание в стране привлекает к себе в последнее время Горький?
ГЛАВА XXIII
«Самгина»«необходимо переделать с начала до конца»
Несмотря на огромное количество дел организационного характера (подготовка съезда, редактирование журналов и книг), обширную переписку, Горький много и напряженно работал как художник. Написание в изобилии публицистических статей не мешало ему трудиться над произведениями более крупных жанров: очерками «По Союзу Советов», «Рассказы о героях», над пьесами «Егор Булычев и другие», «Достигаев и другие», «Сомов и другие».
Правда, последняя пьеса, как мы знаем, не получилась, и это — несмотря на то, что она «уже прямо опиралась на опыт борьбы партии и лично товарища Сталина против агентов фашизма — предателей и диверсантов»
[62]. А ведь товарищ Сталин так ждал эту пьесу! Так же, как и пьесу о кулаке. И тоже — тщетно!
С еще большим нетерпением ждал Сталин книгу о себе. В личном архиве Горького сохранилась папка с материалами о товарище Сталине, специально подобранными для писателя. Здесь документы жандармских управлений — агентурные донесения 1901–1916 годов, освещающие историю арестов, ссылок и побегов легендарного революционера, имя которого уже давно стало символом неустрашимости, как писал Б. Бялик в середине 40-х годов. Здесь — воспоминания учеников товарища Сталина, знавших его по революционной работе в Закавказье, воспоминания о нем, как о воспитателе нескольких поколений большевиков, как о великом теоретике и полководце революции. Здесь и более поздние материалы, относящиеся к 30-м годам и освещающие борьбу партии против вредителей и диверсантов. И все эти материалы хранят на себе следы горьковского чтения — подчеркивания, отметки на полях — знаки начавшегося творческого процесса…
Казалось бы, под рукой решительно все, что необходимо, и вот ведь на тебе — писатель с таким опытом не воспользовался этими материалами, или, как выражается тот же исследователь, творческому процессу «не суждено было осуществиться».
Какой бы могла получиться книга, если б Горький все-таки написал ее? Не могло быть никакого сомнения: автор, как говорится, был обречен на ошеломляющий успех. «Мы не знаем, что и как написал бы Горький, но одно совершенно ясно: этот литературный портрет явился бы, наряду с портретом Ленина, вершиной и достойным завершением всего горьковского творчества»
[63].
И вот, не оправдав ожиданий великого вождя, не использовав такие материалы (!), Горький предпочел карабкаться на совсем другую вершину, и успех восхождения тут был вовсе не гарантирован.
Он сосредоточил все свои силы на создании грандиозной панорамы жизни России за четыре десятилетия — романа-хроники «Жизнь Клима Самгина». Говорил: работы на сажень сверх головы. Трудился, как хорошо налаженный завод: с промежутками в два года выдавал по книге этого четырехтомного повествования (выходили: I — 1926, II — 1928, III — 1930). Четвертая осталась незавершенной, но отрывок из нее появился в 1933 году.
Горьковской эпопее посвящен с десяток обширных монографий, которые своим суммарным объемом далеко превзошли сам роман. Книги И. Вайнберга, Б. Вальбе, Н. Жегалова, И. Новича, А. Овчаренко, Я. Резникова, П. Строкова, родившиеся очень «кучно», в 60-е — начале 70-х годов, при определенном различии в авторских концепциях сходятся в одном: «Самгин» — вершина творчества Горького, его «художественное завещание» (И. Нович).
В 1976 году вышел завершающий, 25-й том академического Полного собрания сочинений М. Горького (серия художественных произведений), который содержит обширнейшие комментарии к роману, включая первые отклики критики, писателей и читателей на него. Право же, нельзя не подивиться, насколько и по содержанию, и по форме отличаются многие из этих откликов от последующих заключений литературоведов.
Одним из первых изложил автору свои впечатления Ф. Гладков, который романом был премного озадачен: «…Все эти „жизни“ Ваших людей, лишенные динамики… сплошная тоска и „неделание“». Отзыв Гладкова объясняют упрощенным подходом автора «Цемента» к Горькому, в котором он по традиции видел исключительно буревестника революции, а также влиянием рапповских схем. Но вот уже после ликвидации РАППа другой писатель, В. Зазубрин, произносит приговор: «Сплошная болтовня». «Гигантский, бесконечный, одурманивающий диспут», — это пишет уже критик в 1928 году. Ему вторит еще один, утверждая, что бесконечные диспуты утомительны для читателя. Третий называет книгу «энциклопедией мудрствований русской интеллигенции»… Как записал К. Чуковский в дневнике 1928 года: «Отдельные куски хороши, а все вместе ни к чему». Озадачивал и отзыв Воронского, сообщавшего, что «Клим» вызвал у читателей много недоумений. Но вряд ли меньше задел Горького вопрос Александра Константиновича о том, как он оценивает творчество Марселя Пруста. (Уж не намек ли на прямое влияние модернистской прозы, кою Горький благословлять был никак не склонен.)
Чем дальше, тем меньше, однако, становилось критических отзывов о романе, а причину этого явления с бескомпромиссной прямотой раскрыл В. Вересаев. «С переселением его (Горького. — В.Б.) в Россию отношения наши совершенно прекратились. Он стал полнейшим диктатором всей русской литературы. Цензура вычеркивала всякие сколько-нибудь отрицательные отзывы об его произведениях, даже таких плохих, как „Клим Самгин“, „Достигаев и другие“».
Вересаев был человеком исключительной порядочности и искренности, что нашло отражение в повести «В тупике», которую Горький встретил очень сочувственно. Так что цитированное мнение Вересаева вполне заслуживает доверия.
