Но я смотрел на них и все видел.
Я чувствовал себя посетителем музея. Стоял перед картиной, на которой изображено множество людей, и пытался понять ее смысл, пребывая от нее в безумном восторге и желая попасть туда и стать ее частью. Меня все дальше и дальше оттесняли к задней части сада. Голова кружилась все больше, а колени совсем ослабели.
Я видел, как Люк с помощью Поппи выносит праздничный торт и первым начинает петь «Нарру birthday», а Элизабет краснеет от удивления и смущения. Я видел, как она оглядывается, ища меня, и не находит, как она закрывает глаза, загадывает желание и задувает свечи, будто маленькая девочка, которая так и не отпраздновала свой двенадцатый день рождения и наверстывает это сейчас. Я вспомнил слова Опал о том, что у меня никогда не будет дня рождения, что я никогда не постарею, в то время как у Элизабет он был и будет в этот день каждый год. Собравшиеся заулыбались и радостно закричали, когда она задула свечи, но для меня свечи воплощали быстротечность времени, и, погасив эти танцующие огоньки, она погасила крошечный лучик надежды, остававшийся у меня внутри. Они олицетворяли невозможность быть с Элизабет всегда, и это ранило меня в самое сердце. Радостная толпа веселилась, а я горевал и не мог ничего с собой поделать, осознав острее, чем когда-либо прежде, что с каждой проходящей минутой она становится старше. Я просто почувствовал это.
— Айвен, — Элизабет схватила меня сзади, — где вы были все это время? Я вас везде искала!
Я так удивился, что она меня увидела, что почти онемел.
— Я тут был весь день, — слабым голосом сказал я, наслаждаясь каждой секундой, когда ее карие глаза смотрели на меня.
— Нет, не были! Я проходила здесь раз пять, и вас тут не было. С вами все в порядке? — Она выглядела обеспокоенной. — Вы очень бледный. — Она потрогала мой лоб. — Вы ели?
Я покачал головой.
— Я только что подогрела пиццу, давайте я принесу вам кусочек, хорошо? Какую вы хотите?
— Мне, пожалуйста, с оливками. Оливки я люблю больше всего на свете.
Она прищурилась и с любопытством посмотрела на меня. Затем медленно сказала:
— Хорошо, сейчас принесу, но не надо больше исчезать. Тут есть люди, с которыми я хочу вас познакомить, хорошо?
Я кивнул.
Через несколько секунд она прибежала с огромным куском пиццы. Он восхитительно пах, и у меня потекли слюнки, а я даже не замечал, что голоден. Я протянул руку, чтобы взять у нее этот соблазнительный кусок, но ее карие глаза потемнели, на лице появилось обиженное выражение, и она отвела руку с тарелкой.
— Черт побери, Айвен, куда вы опять пропали? — пробормотала она, обводя глазами сад.
Ноги у меня подкосились, я больше не мог находиться в вертикальном положении и просто опустился на траву, прислонившись спиной к стене дома и упершись локтями в колени.
Я услышал тихий шепот, почувствовал теплое дыхание Люка, от которого пахло сладостями.
— Это происходит, да?
Я смог только кивнуть.
Наступил момент, когда веселье заканчивается. И эта часть моей работы у меня далеко не самая любимая.
Глава тридцать девятая
Ощущая каждый свой шаг, каждую милю, каждый камень под ногами и каждую проходящую секунду, я наконец добрался до больницы, измученный и полностью опустошенный. У меня все еще оставался один друг, который во мне нуждался.
Оливия и Опал, должно быть, прочли все это у меня на лице, когда я вошел; должно быть, они видели, что я излучаю темные цвета и что у меня опущены плечи, как будто вся тяжесть мира неожиданно опустилась на них. Конечно, они знали, что это часть нашей работы. Как минимум дважды в год каждый из нас встречает особенного человека, мы отдаем ему все свое время, он поглощает все наши мысли, и всякий раз нам приходится его терять. Опал учила нас, что мы не теряем их, просто они двигаются дальше. Но я не мог понять, как мне убедить себя, что я не теряю Элизабет. Раз я не могу ни на что повлиять, сделать так, чтобы она держалась за меня, продолжала меня видеть, значит, я упускаю ее. Что я выиграл? Что я получил? Каждый раз, когда я покидал друга, я становился таким же одиноким, как за день до того, как встретился с ним, а в случае с Элизабет еще более одиноким, потому что знал, что упускаю нечто гораздо большее. И вот вопрос на шестьдесят четыре миллиона долларов: что наши друзья получают от этого? Счастливый конец?
Можно ли назвать нынешнюю ситуацию в жизни Элизабет счастливым концом? Воспитывать шестилетнего мальчика, которого она никогда не хотела, страдать из-за пропавшей сестры, из-за матери, которая ее бросила, и отца с его тяжелым характером? Не была ли ее жизнь точно такой же, когда появился я?
Но я думаю, что для Элизабет это вовсе не конец. Помни о деталях, всегда говорила мне Опал. Полагаю, если что в жизни Элизабет и изменилось, так это ее сознание, образ мыслей. Я лишь заронил семя надежды, но только она сама могла помочь ему вырасти. И раз она начинала терять меня из виду, наверное, это семя дало ростки.
Я сидел в углу палаты, глядя, как Опал вцепилась в руки Джеффри, как будто висела на краю пропасти. Возможно, так оно и было. По ее лицу было видно, что она хочет, чтобы все опять стало так, как раньше, уверен, она заключила бы сделку с дьяволом прямо здесь и сейчас, если бы он мог вернуть ей Джеффри. Она бы отправилась в ад, она бы посмотрела в глаза всем своим страхам ради него; не колеблясь ни секунды, она бы сделала все.
Все, на что мы готовы, чтобы повернуть время вспять.
Все, чего мы не сделали, когда у нас была такая возможность.
Слова Опал слетали с губ Оливии, Джеффри больше не мог говорить. Слезы текли у Опал по щекам и падали на его безжизненные руки, ее нижняя губа дрожала. Она не хотела его отпускать, но было уже слишком поздно, он уходил, не дав ей последнего шанса.
Она теряла его.
В этот момент жизнь показалась мне тоскливой. Такой же удручающей, как потрескавшаяся голубая краска на стенах здания, предназначенного для исцеления.
Джеффри медленно поднял руку, было видно, что он собирает последние силы. Это движение удивило всех, так как он уже давно ничего не говорил и ни на что не реагировал. Но никто не удивился больше, чем Опал, которая неожиданно почувствовала, как его рука касается ее лица и вытирает ей слезы. Контакт после двадцати лет. Он наконец увидел ее. Опал поцеловала его большую ладонь, которая гладила ее по лицу.
Джеффри сделал последний вдох, его грудь в последний раз поднялась и опустилась, а рука упала на кровать.
Она потеряла его, а я задумался, будет ли после этого Опал по-прежнему убеждать себя, что он просто двинулся дальше.
И тут я решил, что сам должен быть творцом своего последнего момента. Я должен надлежащим образом попрощаться с Элизабет, рассказать ей наконец всю правду о себе, чтобы она не думала, будто я сбежал и бросил ее. Я не хотел, чтобы она провела годы, мучаясь из-за человека, которого когда-то любила и который разбил ей сердце. Нет, это было бы для нее слишком просто, это дало бы ей предлог навсегда отказаться от любви. А ей хотелось снова любить. Я вовсе не желал, чтобы она, как Джеффри, всю жизнь ждала моего возвращения и умерла одинокой старухой.
