Выцветшие пятна разнообразных оттенков коричневого разбрызганы по бежевому ковровому покрытию. В некоторых местах они счищены, но приглаженные в другую сторону ворсинки выдают, что на них что-то было. Моя кровь.
Я закрываю лицо руками.
Папа говорит тихим обиженным голосом:
— Я считал, лучше тебе этого не видеть, когда ты вернешься домой.
— Ох, папа!
— Фрэн приходила сюда ненадолго каждый день и пробовала разные чистящие средства. Это я предложил закрыть все ковром, — говорит он еще тише. — Ты не можешь обвинять в этом ее.
Я презираю себя.
— Знаю, ты любишь, чтобы в твоем доме были красивые, подходящие друг к другу вещи. — Он оглядывается вокруг.
— Но ни у Фрэн, ни у меня таких нет.
— Папа, прости меня. Я не знаю, что на меня нашло. Прости, что я накричала на тебя. Ты ведь только и делал, что помогал мне всю эту неделю. Я… я как-нибудь позвоню Фрэн и должным образом поблагодарю ее.
— Хорошо, — кивает он. — Теперь я, пожалуй, пойду. Я отнесу ковер обратно Фрэн, не хочу, чтобы кто-нибудь из соседей увидел его на улице, а потом рассказал ей.
— Нет, я положу его туда, где он лежал. Он слишком тяжел для тебя. Я пока оставлю его тут и скоро ей верну. — Я открываю дверь, поднимаю ковер с дорожки, затаскиваю в дом без прежней ненависти и кладу так, чтобы он закрыл место, где я потеряла своего ребенка.
— Папа, прости меня, пожалуйста.
— Не переживай. — Хромая, он подходит ко мне и похлопывает по плечу. — Я понимаю, у тебя сейчас трудные времена. Если я тебе понадоблюсь, я прямо за углом.
Резкое движение запястьем — кепка снова у него на голове. Я смотрю, как он — влево-вправо, влево-вправо — идет по дороге. Это зрелище привычное и успокаивающее, как морской прилив. Он исчезает за углом, и я закрываю дверь. Одна. В тишине. Только я и дом. Жизнь продолжается, как будто ничего не произошло.
Мне кажется, я ощущаю, как детская наверху вибрирует, — сквозь стены и пол доносится: тук-тук, тук-тук. Как будто сердце дома гонит кровь, пока она не потечет вниз по ступеням, по коридорам, не достигнет каждого крошечного уголка, каждой трещинки. Я ухожу прочь от лестницы, места преступления, и бесцельно брожу по комнатам. Вроде бы все точно так же, как было, хотя, присмотревшись, я вижу, что Фрэн навела порядок. Чашка с чаем, который я пила, исчезла с журнального столика в гостиной. Из небольшой кухни доносится жужжание посудомоечной машины, которую включила Фрэн. Краны и сушилка блестят, поверхности сияют. Дверь из кухни ведет прямо в сад за домом. Розовые кусты моей мамы тянутся вдоль задней стены. Из земли выглядывает папина герань.
Детская наверху все еще пульсирует.
Я замечаю, что в холле мигает красный огонек автоответчика. Четыре сообщения. Просматриваю список звонивших и узнаю номера друзей. Оставляю автоответчик в покое: пока я еще не в состоянии слушать их соболезнования. Потом замираю. Иду назад. Снова просматриваю список. Вот оно. Вечер понедельника. В 7:10 вечера. Потом опять в 7:12. Мой второй шанс ответить на звонок. Звонок, ради которого я так глупо бросилась вниз по лестнице и пожертвовала жизнью своего ребенка.
Они оставили сообщение. Дрожащими пальцами я нажимаю на кнопку «Прослушать».
— Здравствуйте, вам звонят из отделения «Экстра-вижн» в Фисборо по поводу ди-ви-ди «Рождественский гимн Маппет-шоу». Наша система сообщает, что его нужно было сдать еще неделю назад. Мы будем очень признательны, если вы сделаете это как можно быстрее.
Я делаю резкий вдох. На глаза наворачиваются слезы. Чего я ожидала? Какого телефонного звонка? Чего-то настолько срочного и важного, что умерило бы мою вину, послужило бы оправданием моей потери?
Меня трясет от ярости и потрясения. Прерывисто дыша, я иду в гостиную. Вот проигрыватель для DVD. На нем лежит диск, который я взяла напрокат, пока присматривала за своей крестной дочерью. Я тянусь за диском, крепко сжимаю его пальцами, словно хочу придушить. Потом бросаю со всей силы через комнату. Он сшибает коллекцию фотографий, стоящую на пианино, раскалывает стекло нашей свадебной фотографии, отбивает кусочек серебристой рамки другого фото.
Я открываю рот. И кричу. Кричу во весь голос, так громко, как только могу. Крик глубокий и низкий, он полон боли. Я снова кричу и не замолкаю, пока не выбиваюсь из сил. Один за другим крики вырываются из горла, из глубин моего сердца.
Я испускаю низкие завывания, в них слышатся разочарование и полуистерический смех. Я кричу, кричу, пока не начинаю задыхаться, а горло не перехватывает судорогой боли.
Детская наверху продолжает вибрировать: тук-тук, тук-тук. Сердце дома, бешено стуча, зовет меня. Я иду к лестнице, переступаю через ковер и становлюсь на нижнюю ступеньку. Хватаюсь за перила, чувствуя себя слишком слабой, чтобы оторвать ноги от земли. Я тяну себя наверх. Биение становится все громче и громче с каждой ступенькой, пока я не добираюсь до самого верха и не встаю перед дверью в детскую. Сердце дома перестает биться. Теперь все стихло.
Я провожу по двери пальцем, прижимаюсь к ней щекой, желая, чтобы все, что случилось, было неправдой. Берусь за ручку и открываю дверь.
Меня приветствует стена, наполовину выкрашенная в цвет «мечта лютика». Неясный пастельный оттенок. Сладкие запахи. Кроватка, над которой висит погремушка-мобиль с маленькими желтыми утятами. Ящик для игрушек с огромными буквами алфавита. На маленькой вешалке висят два детских комбинезончика. Маленькие ботиночки на комоде.
В кроватке наготове сидит кролик. Он глупо улыбается мне. Я закрываю за собой дверь. Она не издает ни звука.
Снимаю ботинки и ступаю босиком по мягкому ковру с длинным ворсом, пытаясь погрузиться в этот мир. Поднимаю кролика и несу его с собой по комнате, прикасаясь руками к блестящей новой мебели, одежде и игрушкам. Открываю музыкальную шкатулку и смотрю, как маленькая мышка внутри начинает бегать по кругу в погоне за кусочком сыра под гипнотизирующую звенящую мелодию.
— Прости меня, Шон, — шепчу я, и слова застревают у меня в горле. — Пожалуйста, прости.
Я опускаюсь на мягкий пол, подтягиваю к себе ноги и обнимаю кролика, пребывающего в счастливом неведении. И снова смотрю на маленькую мышку, все существование которой вращается вокруг вечного преследования кусочка сыра, который она никогда не сможет догнать, не говоря уже о том, чтобы съесть.
Я захлопываю шкатулку, музыка смолкает, и я остаюсь в тишине.
Глава девятая
Яне могу найти в квартире никакой еды, так что нам придется заказать доставку! — кричит в сторону гостиной, роясь в шкафах на кухне, Дорис, невестка Джастина.
— Так что, возможно, ты знаешь эту женщину. Эл, младший брат Джастина, сидит на пластиковом садовом стуле в наполовину обставленной гостиной.
— Нет, понимаешь, это как раз то, что я пытаюсь объяснить. Я ее как будто знаю, но в то же время не знаю совсем.
