Каждый день после съемок фон Брикен, Кокто и Маре встречаются за ужином. Обычно они говорят о философии и искусстве – фон Брикен весьма искушен в этих вопросах, хотя рядом с порхающей мыслью Кокто его суждения часто кажутся тяжеловесно-топорными.
О чем бы ни спорили фон Брикен и Кокто, диалог развивается по одному и тому же шаблону: немец пытается уловить собеседника клещами логики и здравого смысла – но когда это уже почти удается, речь француза становится полностью непонятной (хотя при этом сохраняет все признаки связного высказывания по теме разговора и не содержит прямого абсурда).
Фон Брикен не в состоянии ни за что ухватиться своими жвалами; в эти минуты он напоминает базарного недотепу, не могущего забраться по сальному столбу, к верхушке которого привязаны новенькие сапоги (впрочем, в последнем отношении сравнение прихрамывает – на вершине сального столба, растущего изо рта Кокто, нет ничего вообще).
Эрудированный гуманитарий предположит, что Кончаловски пародирует здесь так называемый «лингводудос» (специалисты называют этим словом речекряк современной философии). Менее изощренному зрителю покажется, что Кокто постепенно околдовывает немца, приводя его ум в помутнение.
На самом деле все проще – в 1943 году, одновременно с релизом «Вечного возвращения» в издательстве «Галлимар» выходит «Бытие и ничто» Сартра; Кокто просто цитирует эту работу, знакомую ему по рукописи.
Урожайный все-таки год.
С каждым застольем Маре все больше похож на античного олимпийца. Кокто изобретательно одевает его в туники со свастикоподобным греческим орнаментом (прямая дорога к сердцу фашиста). Во внешнем виде Кокто тоже происходят перемены. Он выглядит все таинственнее. На нем уже не парижский костюм, а хламида со странными амулетами на груди; его речи, даже когда он не цитирует Сартра, делаются окончательно темны и двусмысленны.
Кокто постоянно возвращается к одной и той же мысли – о том, что свет познается через сгущение тьмы, а дорога ввысь проходит сквозь бездну. Он цитирует античных и современных поэтов, ссылается на Бодлера и Христа, так по-разному воплотивших этот императив. Фон Брикен осторожно соглашается, хотя предпочитает понимать эту идею в более рациональных для него диалектических терминах (на Гегеля, впрочем, он не ссылается, потому что того не любит фюрер).
Подготовив таким образом почву, Кокто требует кистей и красок и запирается в большой комнате с альковом.
Проходит день или два. Фон Брикен пытается найти Маре и Кокто, но их нигде нет. Эсесовец растерянно бродит по шато – и наконец приходит в эту комнату. Он видит ложе, на котором лежит позирующий Патрис. Кокто в темной мантии, со странными регалиями на груди, заканчивает фреску в алькове.
Эта фреска – «Алтарь Бафомета». В ее центре – лежащий на спине козел с разведенными ногами; его обнаженный анус горит подобно углю (Кокто использует флуоресцентные краски). Рога козла увиты виноградом, но вместо козлиной морды у него лицо Патриса-Маре.
Кокто объясняет пораженному немцу, что тот должен доказать свою любовь к Патрису, раздевшись донага, склонившись перед Бафометом и ритуально поцеловав его пылающую печать. Эта процедура символизирует отвержение людских ограничений и переход в новое сверхчеловеческое состояние полной свободы. Ее проходили когда-то все рыцари-тамплиеры… Награда – свидание с Жанно. И не просто свидание: его любовь, которой взыскует фон Брикен.
«Преодолей человеческое!»
Это резонирует с нацистским камертоном в эсесовском сердце. Раздевшись, фон Брикен торжественно склоняется перед Бафометом. Скрытая в алькове камера делает несколько снимков.
Следующие дни Маре занят на съемках. Фон Брикен глотает таблетки первитина и курит опиум, возбуждая себя фотографиями Жанно. Но безжалостный Кокто уже послал в парижский штаб СС анонимный донос о нравственном падении фон Брикена – и приложил несколько снимков. Донос написан по-немецки; в случае чего Кокто планирует свалить все на шофера.
Такой необходимости не возникает.
Высшее эсэсовское начальство в ярости; фон Брикена отправляют на Восточный фронт. Он получает приказ ехать немедленно. Но у него уже назначено свидание с Жанно, за которое он заплатил так дорого. Он рискует чуть задержаться. И здесь разворачивается самая важная и напряженная в эмоциональном отношении сцена фильма.
Фон Брикен выполнил условия Кокто; он нравственно повержен, но все еще надеется, что любовь Жанно-Патриса возродит его и вернет волю к жизни. Маре в греческой тунике ждет на ложе страсти возле алькова с демонической фреской. В его волосах венок из виноградной лозы. На полу бутыль с вином и древние кубки, одолженные Кокто в местном музее.
– Если долго смотреть «Олимпию», – бормочет фон Брикен, – «Олимпия» станет смотреть тебя…
Начинается свидание.
И здесь мы понимаем смысл названия «Сопротивление».
Фон Брикен пытается добиться анальной пенетрации – но сфинктор Маре оказывается чуточку сильнее. Самую чуточку – так что у зрителя, участвующего в айфильме от лица фон Брикена, все несколько минут этой напряженнейшей борьбы присутствует полная иллюзия, что стоит нажать чуть сильнее… немного напрячься… Вот уже почти получилось… Нет, надавить еще самую малость, совсем немного… Но сопротивление каждый раз побеждает.
Особенно хочется отметить здесь замечательную работу уже ставшего легендой небинарного орифайса айфака-10. Среди множества технических инноваций в знаменитой «singularity» есть и датчик пенетрационной эрекции. Именно это нововведение и позволяет режиссеру добиться такого поразительного эффекта независимо от потенции зрителя.
В пассивном режиме (при отождествлении с Маре) зритель познакомится с невероятными возможностями фирменного дилдо в режиме «soft power» – независимо от возраста и физической формы ему или ей нетрудно будет установить параметры так, чтобы стопроцентно удержать дилдо от пенетрации своим собственным сфинктором, полностью пережив заложенную в сценарий эмоцию и идею.
Лицо Маре в этой сцене – почти предсмертная маска из финальной сцены «Вечного возвращения», только кажется, что его черты искажены не болью, а страстью. Борьба подходит к своей кульминации, и в самый критический момент, когда фон Брикен – и зритель вместе с ним – уже почти врывается в пещеру страсти, Маре вдруг улыбается и спрашивает:
– Отличается ли сеть тела от других сборок машинности?
Фон Брикен узнает одну из тех фраз Кокто, которые ему не смогли разъяснить даже берлинские специалисты.
В этот момент транскарниальный стимулятор посылает сквозь сознание зрителя волну ресантимента, а сфинкторное кольцо орифайса сжимается, окончательно выталкивая фон Брикена – и его айфак-соглядатая – из преддверия недостижимой Олимпии. Следует долгий обмен взглядами (смеющееся арийское солнце в глазах Патриса и недоверчивая, свежая, еще не осознавшая свою вагнеровскую глубину боль фон Брикена), а затем… из-за окна доносится нетерпеливый гудок клаксона.
