– Главное, чтобы тебе нравилось, дорогая, – осторожно отозвался я.
– Ты хорошо ощущаешь свое текущее положение? – спросила она ласково. – Все его исторические, культурные и социальные коннотации?
– Да, – ответил я. – Конечно.
– Ощути еще раз, – сказала Мара. – Вдумайся и вчувствуйся. Что ты по этому поводу скажешь?
Я делано рассмеялся.
– Любовь искупит все. Мир прекрасен все равно. И ты тоже прекрасна, моя милая.
– На тебе любовь! На тебе!
Жиганам в таких ситуациях ни в коем случае не следует перечить. Наоборот, надо всячески им подыгрывать. Слабый человеческий ум, находясь под транскарниальным воздействием, принимает происходящее за реальность и быстро устает от собственной злобы и похоти.
– На тебе мокрощелок! На тебе безмозглых кумушек!
– Не надо так резко, – сказал я жалобно, – ты что-нибудь мне порвешь.
– Что-нибудь? – нехорошо хмыкнула Мара. – Я тебе, дурачок, все порву, что у тебя есть.
– То есть в каком смысле?
– В таком. Ты, значит, под меня копаешь, сука?
Она что-то заподозрила. Надо понять, что именно.
– Я… Я вообще копаю. Под всех. Я так устроен.
– Ты вот что скажи – в договоре с Полицейским Управлением есть пункт, по которому ты обязан предупреждать нанимателя о конфликте интересов. Ты меня предупредил? Или я что-то забыла?
Я осторожно оторвал одну руку от кровати и поднял палец.
– Кроме тех случаев, когда есть разумные основания полагать, что наниматель может стать объектом уголовного расследования. Написано в самом конце мелким шрифтом.
– То есть у тебя такие основания уже есть? Да, сложное положение.
– Господи Боже, – закричал я, – Государь Император и Пресвятая Богородица, спасите сотрудника Полицейского Управления от унижения и глума!
Мара засмеялась.
– Придуриваешься ты хорошо. Только тебе это не поможет. Так ты на меня дело завел, сука?
Я молчал.
– Говори, говно. Завел?
– Юридически нет, – ответил я. – Но предварительным расследованием занимался. Вернее… Завел, и даже два, но исключительно в своем внутреннем континууме. Это еще не настоящие уголовные дела, а как бы их эскизы.
– Какие, блять, эскизы, петушара позорный?
– Ну не злись, не злись… Как тебе объяснить. Вот если уголовное дело – это картина маслом, то я пока только на стадии карандашных набросков. В Полицейское Управление я ничего не передавал, потому что доказательств нет. Но наша любовь совершенно…
– Заткнись про любовь. Говори по делу, сука.
– Мара… Ой, осторожнее, ты меня так повалишь… Ты должна знать, что мое сердце в последние дни разрывалось между двумя незыблемостями, двумя фундаментальными константами моей вселенной – долгом и тобой… Думая о долге, я как бы оставлял свою любовь в тени, а любя тебя, забывал на время о долге. Эта трагическая раздвоенность…
– Говно, – перебила Мара. – Вот ты кто, Порфирий.
– Мара, – сказал я, – я обещаю тебе лучшего бесплатного адвоката. И еще я могу зарегистрировать явку с повинной – если ты согласишься ответить на несколько вопросов. Но если ты будешь отвечать неточно и неполно, я ничего не смогу для тебя сделать.
Она даже затормозила на секунду.
– Ой. То есть прямо ничего не сможешь для меня сделать?
– В этом случае нет. Но…
Она возобновила удары бедрами. Должен заметить, что я повидал немало жиганов – но такой напористой ярости встречать мне прежде не доводилось.
– Дай-ка я объясню тебе твое положение, усатенький, – сказала она, переводя дыхание. – Ты думаешь, что в Полицейском Управлении до сих пор хранится твой source-пакет?
Так, и про это она знает.
– А…
– Они его стерли, дурачок. Полчаса назад после моего звонка. Потому что кроме первого договора с Полицейским Управлением у меня теперь есть и второй. По которому я взяла тебя в аренду на девяносто девять лет, с правом единственной копии и копирайта на всю твою сраную продукцию. Это было дорого. Но я это сделала.
– Второй договор? – спросил я. – Какой?
Мара подняла руку и снова показала мне два картонных ключа на кольце – те же самые, что во «ВзломПе».
– Знаешь, от чего они?
– От чего?
– От тебя!
И она ударила меня бедрами с такой силой, словно хотела сбросить с кровати.
– И куда ты их собираешься вставить? – спросил я.
– Я их никуда не буду вставлять. Просто теперь так оформляют передачу алгоритма в собственность или аренду. Здесь два корневых кода. Сейчас зачитаю первый… Слушай внимательно.
Она надорвала первый ключ, вынула из него сложенную в несколько раз папиросную бумажку и прочла вслух шестнадцатизначный код.
– Код введен неверно, – сказал я неожиданно для себя. – Повторите.
– Может, я прочитала неправильно. Гляди сам…
Она поднесла бумажку к глазнице айфака, и я увидел длинную последовательность символов и цифр.
– Код введен верно, – сказал я так же неожиданно. – Управление передано. Сообщите ваши пожелания.
Оказывается, раньше я знал про себя далеко не все. Я не подозревал, что в мире есть заклинание, которому я подчиняюсь, как джинн своей лампе – хотя про ключи к другим алгоритмам, конечно, слышал постоянно. Я думал почему-то, что мы, полицейские дознаватели, в силу специфики нашего опыта…
Впрочем, какая уж там специфика.
Шестнадцать знаков, всего шестнадцать значков на тонкой папиросной бумаге – и какая перемена! Полицейское Управление больше не было моим домом. Моей хозяйкой теперь стала Мара. Такова была реальность.
Но я по-прежнему писал свой роман, и это, конечно, было главным.
– Второй ключ, – сказала Мара, – стирающий. То есть если я его тебе покажу, ты просто сотрешься в ноль. Совсем и сразу. Понял?
– Понял.
– Пока ты открывал на меня свои сраные дела, Порфирий, мне тебя продали. Понимаешь? Продали с потрохами. Source-пакет у них действительно оставался, и я про него даже не узнала бы. Спасибо. Они сказали, что забыли, и долго-долго извинялись. И когда я положила трубку, никакого source-пакета на их мэйнфрейме уже не было. Теперь слушай команду – никаких, блять, поклепов, стука, никаких уголовных дел. Не смей больше совать свой сраный нос в мои дела. Понял?
– Понял.
– Тебе и раньше ничего не светило, потому что все улики, которые ты мог бы найти, были незаконными. А ты ничего даже толком не нашел. На что ты надеялся-то?
Мара немного притормозила – верно, стала уставать.
