– Ну, – повторила Мара, качая бритой головой в огментах, – перелезай поближе.
Я нашел в сети ее айфак – она действительно его уже открыла. Но… Опять только сетевую папку.
– Скоро ты? – спросила она.
– Уже сейчас, – сказал я, – вот…
Иной разборчивый любовник мог бы обидеться, что его не пускают дальше сетевой прихожей. Но Порфирий не таков. Первым делом я подключился к ее огмент-очкам.
– Хорош, – сказала она. – Какие бакенбарды…
Я тем временем вывел картинку с очков на панель, сморфив ее с видом из потолочной камеры. Айфак поднимал любые морфы не напрягаясь – мощность у него была чудовищная. Теперь Мара видела меня в своих огмент-очках на месте айфака – и одновременно могла наблюдать на экране якобы происходящее в спальне. Мы вдвоем. Toi et moi, как говорят французы. Вернее, toi et toi – но такая шутка может обидеть клиента.
Мы сидели на краю кровати бок о бок, со стаканами в руках – и как бы смотрели кино про свое свидание.
– Ты хочешь все видеть? – спросила она шепотом.
– Да, киса. I like to watch…
Я не сказал, что дубликат записи может пригодиться, если в будущем у нее возникнут претензии к Полицейскому Управлению. И что завтра мы выставим ей счет за съемку домашнего порно. Мы на этом не настаиваем – клиенты могут выкупить запись, а могут оставить в нашем архиве. Большинство выкупает.
Мара поставила свой стакан на пол.
– Давай поиграем, – сказала она.
– Во что, киса?
– Вот смотри, – она вытянула руки в мою сторону. – Сделай как я. Подними ладошки… Видишь, я держу свои ладони точно над твоими. Примерно в десяти сантиметрах.
– Двенадцати, – сказал я.
– Это ничего… Теперь попробуй быстро шлепнуть меня по ладони. Так, чтобы я не успела ее отдернуть.
– Какой рукой?
– Какой хочешь, я не должна знать. В этом и заклю… Ой. Двумя сразу нечестно.
– Почему нечестно? Тебе же для транскарниальной калибровки?
– Ебаный романтик, – вздохнула Мара.
– Романтика, – сказал я веско, – начинается уже после калибровки… Смотри, сейчас я ударю сильно…
– Ой.
– А сейчас несильно…
– Ага.
– Сейчас просто коснусь. Ты должна почувствовать, но еле-еле.
Она кивнула.
– Все откалибровано, – сказал я.
– Как-то слишком быстро, – ответила она. – Обычно я дольше вожусь.
– Я сам все выставил. В смысле уровень сигнала от очков.
– А?
Я усмехнулся.
– Ты понимаешь, что мы сейчас делали?
– Честно сказать, не очень. Я гуманитарий. Просто по мануалу с этой игры положено каждый раз начинать.
Гуманитарий, как же. А то я не знаю, какая у тебя компьютерная специальность.
Впрочем, когда женщина безобидно лжет, ни в коем случае не надо показывать, что вы это видите. Ваши шансы ни капли не вырастут от того, что вы ее уличите. Если, конечно, вам что-то от нее нужно. Если не нужно, уличайте, позорьте и стыдите. Будет знать.
– Я объясню, киса, – сказал я. – Вот эта железная дужка у тебя на голове транслирует визуальный контакт с твоим телом в тактильное ощущение. Легкие прикосновения рук и ног можно как бы подделать, воздействуя на твой мозг. Но самая интенсивная группа ощущений, так называемый «core set» – плотный и длительный телесный контакт, сложная стимуляция губ и гениталий – транскарниально имитируется плохо. Поэтому тебе всетаки нужен айфак с дилдом. Как и все в нашей жизни, любовь – это компромисс.
– А ты все романтичнее и романтичнее, – вздохнула она, подняла стакан и отхлебнула вина.
Возникла та неловкая пауза, которая знакома любому сердцееду, оставшемуся наедине с объектом своих воздыханий. Оба голубка знают, что привело их в это укромное местечко, и в глубине души хотят, чтобы все случилось как можно быстрее – но из светских приличий все еще ломают комедию друг перед другом (а бывает, и перед собой – особенно если перемудрить с транскарниальником).
– Может, музыку поставим? – спросила она.
– С удовольствием. Можно что-нибудь русское народное?
Она задумалась.
– У меня есть, но только в обработке. Зато хит. Вся Москва сейчас слушает.
– Что?
– Я выведу на экран.
– Так, – сказал я, близоруко щурясь, – «TBM». Какие-то фрики.
– «Transgender Bathroom Maggots»[17], если ты не в курсе. Титаны. Мы все – прах у их ног.
Заиграла музыка – действительно, это была казачья песня в замысловатой электронной обработке. Я различил далекие голоса, певшие что-то вроде: «заиграли трубы, трубы-барабаны… отворились двери, вышел басурман». И еще что-то про метель в Карпатских горах.
О музыке говорить несложно.
– Как альбом называется?
– «Vyshel Bathrooman», – ответила Мара. – Вспомнили про Россию-матушку… Тебе нравится?
Я быстро заглянул в музыкальную критику – ее было много, в основном из Калифорнии. В Промежностях альбом уже вышел из топа, а в Богооставленной только поднимался вверх. Поддержать разговор было можно.
– Воет вьюга, – задумчиво произнес я, переводя на ходу с английского, – заливаются плачем местечковые скрипки, предчувствуя очередной патриархальный погром – но, в противовес политике мизогинии, угнетения меньшинств и ползучей белой привилегии, открываются двери – и под грохот безжалостных гитарных риффов к слушателю выходят старые добрые «Мэгготс»… Я бы им поставил троечку с плюсом.
– Зато песня наша, – сказала Мара. – В смысле русская. Ты же сам квасу просил.
Разговор приобретал политический характер, и я высунулся в сеть, чтобы ознакомиться с последними веяниями. Мара была права. Все медиа-нормали увело в полный квас – патриотический угар был почти предвоенный. Из-за ревельского саммита, понял я. Как поделят квоты, пройдет, но сейчас следовало проявить служебную принципиальность.
Я нахмурился.
– Ты чего? – спросила Мара. – Что-то не так?
– Поражает меня эта наша заискивающая угодливость. Какие-то гнилые импортные извращенцы снизошли – взяли нашу песню, обгадили и переврали… Вот счастье-то для русской души. Гордость. Пидарасы заметили. Откуда в нас это рабское подобострастие к тупым и наглым заокеанским свиньям? Почему меня регулярно информируют о новостях голливудского содома? Я знать про них ничего не хочу!
– Я просто…
– Нет, не просто, – сказал я и ударил кулаком по кровати, картинно расплескав вино из своего стакана. – Я на месте Министерства юстиции этих гнид засудил бы…
Пятен можно было не бояться.
