Ванда притихла, и я заметила, что она больше не болтает ногами.
— Собрание созывается из-за меня. — Я медленно переваривала эту новость. — Это правда, Иосиф?
Вообще-то я редко из-за чего-нибудь нервничаю, и первой моей реакцией было довольно сильное любопытство, и ничего другого. К любопытству примешивалось еще одно странное ощущение — что все это ужасно занятно и круто. Такое забавное приключеньице в забавном местечке.
— Мы вообще не знаем, так ли это, — встал на мою защиту Бобби. — Правда же? — обратился он к Иосифу.
— Мне ничего не сообщили.
— У вас всегда созывают собрания по поводу вновь прибывших? Это нормальная практика? — спросила я, пытаясь таким образом выжать воду из камня, каковым являлся Иосиф.
— Нормальная? — Он воздел руки. — Что мы знаем о норме? Что на самом деле известно о ней в нашем нынешнем мире, да и в старом, который полагает, будто для него загадок нет? — Он встал, возвышаясь над нами.
— Хорошо. Скажем так, мне нужно волноваться? — спросила я в надежде, что он хотя бы успокоит меня.
— Кипепео, никому никогда не нужно волноваться. — Он положил мне на голову ладонь, и я почувствовала, как от ее тепла стихает стучащая в висках боль. — Завтра в семь вечера мы пойдем в Дом коммуны. Там мы и протестируем правильность нашего понимания нормы.
И, коротко засмеявшись, он покинул гостиную. Хелена последовала за ним.
— Как это он тебя назвал? — растерянно спросил Бобби.
— Кипепео, — пропела Ванда и снова заболтала ногами.
Я наклонилась над столом, и у нее на лице появился испуг.
— А что это значит? — спросила я довольно агрессивно, потому что мне очень хотелось узнать.
— Не скажу. — Она надула губы и скрестила руки на груди. — Потому что я тебе не нравлюсь.
— Что за глупости! Конечно же ты нравишься Сэнди, — возразил Бобби.
— Она сама говорила, что нет.
— Уверен, ты неправильно услышала.
— Да нет, все правильно, — пояснила я. — Так я и сказала.
Бобби выглядел шокированным, и я попыталась выбросить белый флаг:
— Ладно, скажи мне, что значит кипепео, и ты, может быть, мне понравишься.
— Сэнди! — воскликнул Бобби.
Жестом я велела ему замолчать. Ванда задумалась. Потом ее лицо стало медленно, но верно морщиться. Бобби толкнул меня под столом ногой, и я наклонилась к девочке.
— Ванда, пожалуйста, не расстраивайся. — Я старалась говорить как можно мягче. — Ты не виновата, что не нравишься мне. — Бобби у меня за спиной тяжело вздохнул. — Будь ты лет на десять старше, скорее всего ты бы мне нравилась.
Ванда просияла. Бобби неодобрительно покачал головой.
— А сколько мне тогда будет? — спросила она, возбужденно заерзав, поставила локти на стол и придвинулась поближе ко мне.
— Пятнадцать.
— Почти столько же, сколько Бобби? — с надеждой уточнила она.
— Бобби девятнадцать.
— Это на четыре года больше, чем пятнадцать, — вежливо пояснил Бобби.
Похоже, Ванда была в восторге от услышанного и одарила его застенчивой беззубой улыбкой.
— Но мне уже будет двадцать девять, когда тебе исполнится пятнадцать лет, — снова объяснил Бобби, и я заметила, что она сникла. — Не только ты становишься старше, я тоже.
Он спутал ее огорчение с непониманием и потому продолжил:
— Я всегда буду старше тебя на четырнадцать лет, понимаешь?
Я увидела, что Ванда совсем расстроилась, и знаком показала Бобби, чтобы он замолчал.
— Ох, — прошептала она.
Сердце может разбиться в любом возрасте. Думаю, с этого момента я полюбила Ванду.
Мне ужасно не нравилось идти спать в этом месте, которое они называли «Здесь». Я ненавидела звуки, вплывавшие в здешнюю атмосферу — оттуда. Ненавидела раздававшийся смех, мне все время хотелось заткнуть нос, чтобы не чувствовать запахи, и закрыть глаза, чтобы не видеть людей, впервые выбирающихся из лесу. Я боялась, что каждый шорох, каждый звук может оказаться забытой частичкой меня самой. Бобби разделял со мной этот страх. Мы долго сидели ночью, разговаривая о том мире, который остался у него в прошлом: о музыке, спорте, политике и всяком таком. Но больше всего о его матери.
Распрощавшись с доктором Бартоном после собрания АЖНИ, Джек вернулся в дом Мэри Стэнли. Они с доктором снова наговорили друг другу злых слов, при этом Бартон обрушил на Джека кучу угроз: привлечь к ответственности, подать в суд и прочее в том же духе, лишь бы помешать ему и дальше проявлять активность. Прошатавшись но Дублину всю вторую половину дня, он позвонил Глории и оставил сообщение на автоответчике, сказал, что его не будет дома еще несколько дней, что дело оказалось довольно сложным, но ему важно его добить. Он знал, что она поймет. По совету доктора Бартона Джек отложил поездку в Литрим к родителям Сэнди. В результате он решил сначала поделиться своими мыслями и заботами с Мэри, а потом уже двигаться дальше. Ему нужно было понять, не следует ли действительно прекратить поиски. Джек хотел разобраться, не гоняется ли за собственной тенью и существует ли какой-то смысл в том, что он выслеживает Сэнди, если все, кто с ней знаком, отнюдь не озабочены ее исчезновением.
Мэри снова пригласила Джека переночевать у нее, и они опять уселись в гостиной, чтобы посмотреть видео с Бобби-шестиклассником, выступающим в школьном спектакле по «Оливеру Твисту». Джек обратил внимание на необычный смех Бобби — громкое кудахтанье, вырывающееся откуда-то из глубины утробы и заставляющее всех окружающих, включая публику в театре, улыбаться. И когда Мэри выключила видеомагнитофон, он поймал себя на том, что тоже посмеивается.
— Бобби похож на счастливого парня, — прокомментировал Джек.
— О да. — Она с энтузиазмом закивала и отпила глоток кофе. — Он действительно был счастлив. Все время всех веселил, был школьным клоуном. Его шутки частенько заканчивались неприятностями, но тот же смех помогал с ними справляться. Люди любили его. Этот его смех… — Она взглянула на фотографию на каминной доске: лицо Бобби выражало восторг, а рот растянут в широкой улыбке. — Этот смех, знаете ли, был таким заразительным. Совсем как у его дедушки.
Джек повернулся к камину, и они принялись рассматривать снимок. Потом улыбка Мэри растаяла.
— И все-таки я должна вам кое в чем признаться.
Джек не знал, хочет ли он это услышать, и потому промолчал.
— Я больше не слышу его смеха, — почти прошептала Мэри, как будто, произнеси она фразу чуть громче, это сразу стало бы реальностью. — Он наполнял весь дом, и мое сердце, и голову, он звучал весь день, каждый день. Почему же я его больше не слышу?
По ее отсутствующему взгляду Джек понял, что ответа она не ждет.
