— Разве не все потерянное лежит не на своем месте?
— Положить что-то не туда, куда надо, — значит временно потерять это, потому что ты забыл, где оно лежит. А я всегда помню, что и куда кладу. Но я-то пытаюсь отыскать не те вещи, которые лежат не на своем месте, а те, у которых выросли ноги, и они взяли да и ушли себе. Именно из-за них я расстраиваюсь.
— Ты не считаешь, что кто-то другой, не ты, мог переложить их?
— Кто, например?
— Вопрос задал я.
— Хорошо. В случае со скотчем ответ однозначный: нет. В случае с носками ответ тот же: нет. Разве что кто-то забирается в стиральную машину и вынимает их из нее. Мистер Бартон, родители хотят помочь мне. Не думаю, чтобы они стали перекладывать вещи, а потом забывали об этом. Если они что-то переложат, то еще лучше запоминают, куда именно.
— Тогда какие у тебя версии? Куда, по-твоему, все эти вещи деваются?
— Мистер Бартон, если бы у меня было хоть одно предположение на этот счет, я бы не пришла сюда.
— То есть никаких идей? Тебе ничего не приходит в голову даже в самых безумных мечтах, даже в минуты самых больших огорчений, даже когда ты отчаянно размышляешь ранним-ранним утром в поисках ответа и никак не можешь его найти? Ну, хоть какая-нибудь идея по поводу того, куда деваются пропавшие вещи?
Н-да, он наверняка узнал обо мне от родителей гораздо больше, чем я предполагала. Если я отвечу на этот вопрос честно, боюсь, он уже никогда не влюбится в меня. И тем не менее я глубоко вздохнула и выложила всю правду:
— В такие минуты я полагаю, что они очутились в том месте, куда попадает все, что пропало.
Он и глазом не моргнул:
— Ты считаешь, и Дженни-Мэй там? Тебе так легче — представлять, будто она там?
— Господи! — Я тяжко вздохнула. — Если кто-то ее убил, значит, так тому и быть, мистер Бартон. Я не пытаюсь создавать вымышленный мир, чтобы мне стало легче.
Он отчаянно старался, чтобы ни один мускул лица не дрогнул.
— Но скажите мне, почему полицейские не могут найти ее ни живой, ни мертвой?
— А тебе не полегчает, если ты признаешь, что временами случается нечто необъяснимое?
— Ну, вы же так не думаете. Почему я должна в это верить?
— А почему ты решила, будто я так не думаю?
— Вы — психотерапевт. Вы считаете, что каждое действие вызывает определенную реакцию, и все такое. Я кое-что почитала, перед тем как прийти сюда. Все, что со мной сейчас происходит, — результат того, что произошло некое событие, или кто-то что-то сказал, или сделал. Вы считаете, что на все можно найти ответ и так или иначе решить любую задачу.
— Это не совсем так, Сэнди. Я не могу все заново сложить и склеить.
— А меня вы можете склеить?
— Ты же не сломана, Сэнди.
— Таков ваш медицинской диагноз?
— Я не врач.
— Но вы же «лекарь разума», разве не так? — Я изобразила пальцами в воздухе кавычки и сделала большие глаза.
Тишина.
— Что ты ощущаешь, когда ищешь и ищешь, но никак не можешь найти то, что тебе нужно?
Полагаю, это была самая странная беседа, которую он когда-либо вел.
— У вас есть девушка, мистер Бартон?
Он наморщил лоб:
— По-моему, Сэнди, в данном случае это не имеет значения.
Поскольку я промолчала, он вздохнул и ответил:
— Нет, у меня нет девушки.
— А вы хотите, чтобы была?
Он задумался:
— Ты имеешь в виду, что ощущения, которые испытываешь во время поисков пропавшего носка, похожи на те, что испытываешь, когда ищешь любовь? — Он попытался сформулировать вопрос так, чтобы сказанное мною звучало не так глупо, однако ему это не удалось.
Я снова выкатила глаза. Что-то слишком часто он вынуждал меня делать это.
— Нет, это такое чувство, когда ты знаешь, что чего-то в твоей жизни не хватает, но никак не можешь это отыскать, сколько ни стараешься.
Он смущенно прочистил горло, схватил карандаш и бумагу и сделал вид, будто что-то записывает.
Явно пришло время рисовать чертиков.
— Я вам действую на нервы, да?
Он улыбнулся, и его улыбка разрядила напряжение.
Я попыталась объяснить еще раз:
— Может, будет понятнее, если я скажу, что, когда ты не можешь найти пропажу, это примерно то же самое, когда ты вдруг не в состоянии вспомнить слова любимой песни, которую давно знаешь наизусть. Или когда неожиданно забываешь имя человека, которого очень хорошо знаешь и с которым встречаешься каждый день, или название знаменитой группы, которая поет какой-нибудь хит. Это так напрягает, что крутишь и крутишь такие мысли в голове, потому что знаешь: ответ наверняка существует, но никто и никогда тебе его не подскажет. И эта мысль долбит и долбит тебя и не дает успокоиться, пока не найдешь ответ.
— Я понимаю, — проговорил он мягко.
— Хорошо, тогда умножьте это чувство на тысячу.
Он задумался:
— Ты очень зрелый человек для своего возраста, Сэнди.
— Забавно. Потому что я-то надеялась, что вы знаете гораздо больше в вашем возрасте.
Он хохотал, пока время сеанса не истекло.
Этим вечером за ужином папа спросил меня, как все прошло.
— Он не смог ответить на мои вопросы, — сказала я, хлебая суп.
Похоже было, что папу вот-вот хватит удар.
— Значит, ты к нему больше не пойдешь?!
— Пойду! — быстро возразила я, и мама попыталась скрыть улыбку, сделав глоток воды.
Папа переводил взгляд с меня на нее и обратно, на его лице застыл вопрос.
— У него красивые глаза, — предложила я объяснение, снова зачерпывая суп.
Папины брови поползли вверх, и он вопросительно покосился на маму, на лице которой расцвела широкая улыбка.
— Это правда, Гарольд. У него очень красивые глаза.
— А, ну тогда все в порядке. — Он поднял обе руки вверх. — Если у мужчины очень красивые глаза, то кто я такой, чтобы спорить, черт подери!
Поздно вечером я лежала в постели и размышляла о своем разговоре с мистером Бартоном. Возможно, у него не нашлось для меня ответов, но от поисков одной вещи он меня точно излечил.
Глава одиннадцатая
Я приходила к мистеру Бартону еженедельно, пока училась в средней школе Святой Марии. Мы встречались даже в каникулы, когда школа открывала свои двери для летних мероприятий горожан. В последний раз я пришла к нему в тот день, когда мне исполнилось восемнадцать. Год назад я сдала экзамены на аттестат зрелости, а в то утро узнала, что меня приняли в гарда шихана. Через несколько месяцев мне предстоял переезд в Корк для учебы в Темплмо.
