Описывают начало знакомства Мэрилин Монро с Джозефом Шенком и по-другому. Вот версия по Норману Мейлеру: "Все началось с того, что в один прекрасный день, переходя улицу у ворот студии и завидев выплывающий из ее недр лимузин, она одарила его пассажира такой ослепительной улыбкой, что пожилой продюсер приказал водителю притормозить".
Дж. Шенк и Мэрилин Монро
"Позднее она рассказала Люсиль и еще паре человек, — пишет Дональд Спото, — что впервые ей пришлось стоять перед своим начальником на коленях — в позе, которая все-таки не являлась общепринятой при подаче заявления о приеме на работу".
Однако Мэрилин уверяла своего биографа Мориса Золотова: "В Голливуде поговаривали, будто я любовница Джо Шенка, но это вранье". А злые языки сомневались, что Джо, прежде ставившийся не просто как бабник, но как коллекционер женщин, гурман, сохранил к преклонным годам свою мужскую силу.
Если Монро и не стала любовницей Шенка — то стала на какое-то время его любимицей и доверенным лицом. Правда, это не помогло ей вернуться в "20th Century Fox". Шенк все еще был членом правления студии, но давить на своего компаньона Занука отказывался принципиально, как бы ни очаровала его незадачливая актриса. Зато он свел ее с Гарри Коном, директором киностудии "Columbia Pictures", и на правах старого друга уговорил того принять его протеже в штат. Полугодовой контракт на 125 долларов в неделю Монро подписала 9 марта 1948 года.
Еще в первое свое посещение палаццо Шенка Мэрилин заметила, что покерная вечеринка за полночь перетекала в оргию. То и дело какая-нибудь парочка, хихикая, скрывалась за дверью одной из многочисленных комнат дома.
Когда о близких отношениях Монро и Шенка прознал весь Голливуд, поползли слухи, что фаворитка старика принимает деятельнейшее участие в оргиях в его доме, что она перенесла несколько абортов, не зная в точности, кем были отцы нерожденных детей. Этими гипотетическими абортами позднее объясняли неудачные попытки повзрослевшей Мэрилин стать матерью.
Но гинеколог Леон Крон, лечивший актрису в ее последние годы и многократно ее осматривавший, утверждал: "Никогда она этого не делала. Да и сплетни о том, что Мэрилин Монро много раз прерывала беременность, попросту смешны. Она не делала этого ни единого раза. Дважды у нее случался выкидыш, и один раз имела место беременность, которая оказалась внематочной и потребовала немедленного прерывания. Однако она никогда не делала аборт по собственной воле".
Мэрилин действительно часто обращалась к гинекологам, но причиной этого, помимо ипохондрии, были боли внизу живота, терзавшие ее с юности, и невыносимо тяжелые менструации, во время которых она часами извивалась, заходясь в крике.
После смерти кинозвезды делались предположения, что на праздниках азарта и сластолюбия в ренессансном особняке Шенка бывал Джек Кеннеди, что именно там и тогда молодой многообещающий политик познакомился со старлеткой Мэрилин Монро. А спустя годы увидел вновь и тут же вспомнил ее сияющую шевелюру и застенчиво-победоносную улыбку. Доказательств этому нет, опровергнуть это невозможно.
С шевелюрой Мэрилин, кстати, под умелыми руками стилистов Columbia Pictures произошли существенные изменения. Таково было требование Гарри Кона, выдвинутое при приеме Монро на работу, и на этот раз она согласилась сразу.
Молодую женщину подстригли, сделали ее волосы пушистыми с помощью электролиза и осветлили их, убрав желтоватый оттенок. Она приблизилась к своему "эталонному" обличью, памятному теперь миллиардам людей, даже если они вообще не смотрят кино.
Когда Гарри Кон раздумывал, взять ли ему, в угоду Шенку, никому не известную старлетку, уже уволенную с одной студии, решающими оказались слова штатной преподавательницы драматического мастерства Наташи Лайтес: "Если я не ошибаюсь, в этой девочке есть какой-то потенциал. Давайте попробуем". И Кон поручил самой Наташе "попробовать", всецело доверив ей новенькую.
Лайтес, которая на шесть долгих лет стала неразлучной подругой Мэрилин, была натурой яркой и неординарной. Ближние и дальние реагировали на нее ярко и противоречиво.
"Она была словно вулкан, который непрестанно извергается или у которого вот-вот должно начаться извержение, — самая переменчивая и взрывоопасная женщина, какую мне довелось знать", — говорила журналистка Джейн Уилки.
"В 1948 году Наташе было приблизительно тридцать пять лет и ее украшали коротко остриженные каштановые волосы с седыми прядками; эта высокая, худая, угловатая и необычайно подвижная особа временами напоминала слегка пристукнутую цаплю, попавшую в хлопотную и затруднительную ситуацию… Деспотичная и суровая, даже в чем-то жестокая, Наташа производила большое впечатление на начальников, равно как и на актеров, часто обескураживая их своей беглостью речи, знанием различных жанров искусства и литературы, а также строгим отношением к своим молодым ученикам, которых считала много хуже тех актеров, с кем ей довелось иметь дело за границей, в Европе", — характеризует ее Дональд Спото.
Другой биограф Монро, Сильвен Ренер, выражается куда резче: "Худая, некрасивая, она отыгрывалась за свою не удавшуюся ни в театре, ни в кино карьеру, унижая начинающих киноактрис, с которыми ей предстояло работать… Свой провал она приписала политическим обстоятельствам, а не внешним данным или бездарности. С той поры у нее осталась ярко выраженная мания величия. Наташа Лайтес прививала красивым девушкам комплекс неполноценности с единственной целью убедить, что их "прелести" вовсе не преимущество, а признак виновности перед ней, тощей и нескладной. Она действовала в два приема: сначала смешивала дебютантку с грязью так, что та заливалась слезами, а потом, приняв маску великодушия, изображала покровительницу".
На сохранившихся фотографиях Наташа не кажется ни жестокой, ни деспотичной, ни даже некрасивой, — одухотворенное лицо с неправильными, но тонкими чертами, необыкновенно изящные и подвижные руки… Эти руки завораживали Мэрилин, когда Наташа делала "колдовские пассы", вдохновенно рассказывая что-нибудь или поясняя.
В первый визит Монро к Лайтес — та жила прямо в помещении студии, в комнате, заваленной книгами и с портретом Макса Рейнхардта на стене, — младшая из женщин впечатлила старшую не больше, чем прежние ученицы. Наташа увидела перед собой девушку, очень закомплексованную, даже заторможенную, делающую ставку исключительно на свою сексапильность.
И принялась за муштру. Наташа лепила Мэрилин заново, лепила четкими, отточенными безжалостными движениями. Ставила ей дикцию, учила дышать, двигаться, одеваться, заставляла штудировать "умные" книги. Чередовала суровые выговоры со скупыми похвалами.
"Как человек она была почти полностью лишена силы духа, — сокрушалась Наташа. — Можно с чистой совестью сказать, что она боялась собственной тени и была отчаянно неуверенной в себе, невероятно застенчивой, она никогда не знала, что говорить. Она все время спрашивала меня: "И что я должна сказать?" Я попыталась заставить ее начать интересоваться самой собой, начать обретать собственный позитивный опыт, но не знаю, удалось ли это. Она боялась окунуться в реальную жизнь… Мне кажется, Мэрилин отрицала себя истинную, за исключением своей яркой сексуальной привлекательности, единственного, в чем она была вполне уверена. Она знала, что это работало, — и она была столь же изящна в своей привлекательности, как пловец или балерина".
