Спасаясь от преследований властей, Новиков уезжает сначала в Петербург, а позже в трюме торгового судна «по-тёмному» покидает Россию.
Когда через несколько лет Алексей Силыч вернулся в Матвеевское, его ждал новый удар: материалы о Цусиме были утеряны. Лишь в мае 1928 года (через 22 года!) его племянник, перебирая старые колоды ульев, нашёл в одной из них связку бумаг. Так весь цусимский материал вернулся к автору. Началась работа над давно задуманным романом.
Историю про старую пчелиную колоду читатель узнаёт из предисловия к «Цусиме», и она потом многократно повторяется во всех книгах и статьях, посвящённых жизни и творчеству писателя.
Но есть ещё одна версия того, почему Новиков-Прибой приступил к работе над романом именно в 1928 году.
В книге В. В. Богданова и С. В. Ларионова «Почувствовать себя русским» (Санкт-Петербург: Алетейя, 2007) в статье «Второй „бой“ за „Цусиму“», без ссылок на какие-либо авторитетные источники (правда, у статьи есть странный и таинственный подзаголовок: «По материалам Елены Сакс» — кто это такая, установить пока не удалось), не очень внятно, рассказывается о том, что Новиков-Прибой при написании «Цусимы» использовал дневники В. П. Костенко. И поэтому, пишут Богданов с Ларионовым, «многие (опять же не ясно, кто эти „многие“. — Л. А.) выступают за то, чтобы при переиздании книги „Цусима“ значилось две фамилии». Итак, сначала авторы предлагают записать в соавторы к Новикову-Прибою В. П. Костенко, а затем, говоря о Костенко, увлекаясь, заявляют: «О нём никто ничего не знал, читателям было неизвестно, что „Цусима“ — его труд».
Попытаемся разобраться. Использовал ли Новиков-Прибой записи Костенко? Да, использовал. Но это не даёт оснований объявлять, что Новиков-Прибой не является автором «Цусимы». Подробно и гораздо более достоверно пишет об этом доктор исторических наук Д. В. Лихарев
[16]:
«В конце 1960-х — начале 70-х гг. аспирантка Белгородского государственного педагогического института О. И. Осыкова, исследовавшая творчество А. С. Новикова-Прибоя, сделала любопытное открытие: „Важно отметить то обстоятельство, что, когда Новиков-Прибой приступил к работе над „Цусимой“, Костенко уже подготовил для публикации свои дневники „В бездну Цусимы. Воспоминания моряка“ (1928 г.)… При сравнении отдельных дневниковых записей Костенко со страницами „Цусимы“ Новикова-Прибоя бросается в глаза не только фактическая, но и текстовая стилистическая перекличка, „похожесть“. Однако до сих пор нет работ, посвященных выяснению роли дневников Костенко в истории создания „Цусимы““».
Причины этой «похожести» выяснились лишь относительно недавно, после публикации в альманахе «Цитадель» воспоминаний дочери В. П. Костенко Натальи Владимировны. Н. В. Костенко пишет, что после ареста В. П. Костенко в 1928 году и вынесения ему сурового приговора А. С. Новиков-Прибой обратился к его второй жене Ксении Александровне с предложением продать ему рукопись о Цусиме. Во время свидания в тюрьме Владимир Полиевктович, не чувствуя проблеска в своей судьбе, дал на это согласие. К. А. Костенко, оставшаяся с малолетним сыном и весьма ограниченная в средствах, воспользовалась выгодным предложением Новикова-Прибоя.
Д. В. Лихарев цитирует слова дочери В. П. Костенко: «А. С. Новикова-Прибоя никак нельзя упрекнуть в непорядочности по отношению к Владимиру Полиевктовичу: он сделал его героем своей исторической эпопеи (под псевдонимом инженера Васильева). Также нельзя поставить Новикову-Прибою в вину версию о находке дневников, начатых в японском плену, в деревне, у брата в улье. Наверное, тогда такой вариант судьбы дневников Костенко был наилучшим. Они не пропали и не оказались в случайных руках».
Но «версия», по словам Н. В. Костенко, о находке записей самого Новикова-Прибоя не является вымыслом. Д. В. Лихарев, задаваясь вопросом, существовали ли материалы, собранные самим А. С. Новиковым-Прибоем в японском плену, готов ответить утвердительно. Он пишет:
«Близкий друг А. С. Новикова-Прибоя писатель А. В. Перегудов, написавший книгу воспоминаний о своём собрате по перу, утверждал, что лично присутствовал в тот момент, когда племянник героя Цусимы передавал своему дяде связку пыльных и пожелтевших бумаг, найденных в старом улье: „В комнату вошёл Иван Сильвестрович, держа в руках бумажный свёрток, перевязанный мочалкой. Протягивая свёрток Силычу и чуть-чуть лукаво улыбаясь, он сказал:
— Вот, дядя, посмотри. Может быть, пригодится.
Новиков-Прибой разговаривал с Елизаветой Феоктистовной. Он бросил рассеянный взгляд на свёрток и вдруг внезапно замолчал, резко отодвинул чашку с чаем и бережно принял свёрток. На его лице сначала отразилось изумление, потом лицо стало необычно строгим, затем на нём что-то дрогнуло, детски радостная улыбка тронула губы и затеплилась в слегка прищуренных глазах. Он разорвал мочалку и, перебирая пожелтевшие старые бумаги, спросил Ивана Сильвестровича:
— Где? Где ты это нашёл?
Иван Сильвестрович пришёл к столу и рассказал, что сегодня утром он перебирал старые колоды ульев, много лет лежавшие под стеной бани, и в одной из колод обнаружил эту связку бумаг“».
Однако далее в мемуарах Перегудова есть одно существенное замечание, которое многое объясняет: «Новиков-Прибой хотел сначала написать небольшую повесть, в которой выдуманные герои действовали бы в исторически верной обстановке. Записки, найденные в улье, не давали материала для такой повести, и Алексей Силыч начал собирать всё, что было написано о русско-японской войне». Недостающий материал, которого «хватило» для грандиозного романа-эпопеи, А. С. Новиков-Прибой нашёл в приобретённых им дневниках В. П. Костенко.
Итак, скорее всего в истории, рассказанной Новиковым-Прибоем, сошлись две правды, одну из которых он огласить не мог.
Первая: племянник действительно обнаружил записи, сделанные самим Алексеем Новиковым в японском плену, в старой пчелиной колоде в 1928 году.
Вторая: именно в 1928 году, когда Костенко арестовали, его дневник по доброй воле самого Владимира Полиевктовича попадает к Новикову-Прибою. Говорить о том, что он использует дневник «врага народа», на месте Новикова-Прибоя никто бы не смог, это абсолютно ясно.
Действительно, именно записки Костенко дали толчок к созданию «Цусимы». (Не случайно в поздних редакциях романа автор напишет, что без воспоминаний инженера Васильева (его прототипом и был В. П. Костенко) не было бы этой книги.) В этом нет ничего ни странного, ни предосудительного. В руки писателя попадает бесценный материал по теме, к которой он давно примеривается, — это вспышка, молния, сигнал: вот оно!
То, что у Новикова-Прибоя было наработано многое до дневников Костенко, — не вызывает никаких сомнений. Его очерки о Цусимском сражении, опубликованные по горячим следам, это абсолютно подтверждают. Не будем также забывать, что к тому моменту, когда к Новикову-Прибою попадают дневники Костенко, он не просто человек, владеющий пером, а уже довольно известный писатель. И попытки обвинить его в плагиате абсолютно беспочвенны.
