В апреле 1912 года Алексей Новиков получает в подарок от Рубакина экземпляр нового издания пособия «Среди книг», с которым он был хорошо знаком ещё с момента первого выхода книжки. Новая, дополненная книга, да ещё подаренная самим автором! И автограф: «Дорогому собрату и соратнику А. Новикову-Затёртому на добрую память от книжного червя. Н. А. Рубакин».
«Для меня эта книга будет вместо профессора. С её помощью я до всего доскоблюсь», — пишет благодарный Новиков Рубакину. И уже в следующем письме снова возвращается к этой теме: «Шлю Вам своё сердечное спасибо за Ваш драгоценный для меня подарок — „Среди книг“. Не нарадуюсь я, перелистывая Вашу книжку. Сохраню её на всю жизнь. Она будет для меня лучшим советником по части чтения. Мало того, с помощью её я сумею сделать указания по выбору книг и своим товарищам-матросам, солдатам, рабочим и крестьянам, которые больше, чем кто-либо, нуждаются в этом».
Искренняя благодарность Рубакину осталась неизменной в душе Алексея Силыча на протяжении всей его жизни. Так, в 1924 году он напишет своему первому наставнику с тем же пиететом по отношению к нему и с иронией — к самому себе: «А Вас я, дорогой Николай Александрович, вспоминаю с благодарностью. На Ваших научно-популярных книгах я, как самоучка, воспитывался. Они заменяли для меня школу. А потом, продолжая умственно развиваться, я руководствовался Вашими указаниями — что читать и как читать. Они были для меня профессорскою головою. До знакомства с Вами я не видел ни одного живого писателя. Вы были первым. А в то время у меня было представление о писателях как об адмиралах во флоте — боязливое. Помню, как волновался я, впервые отправляясь к Вам на квартиру. Но Вы встретили меня, начинающего в литературе, с доброй улыбкой, по-отечески обласкали, окрылили. Словом, знакомство с Вами — личное и по книгам — дало мне возможность положить под череп капитал знаний, который никто не украдёт и не конфискует. Вот почему я так много обязан Вам».
Когда достроенный «Рюрик» ушёл в Россию, Новикова оставили в Англии: он возглавил так называемый «летучий отряд», который следовал за гардемаринской эскадрой Балтийского флота, совершавшей ежегодное летнее плавание вокруг Европы. Задача была та же: устанавливать контакты с матросами и вести среди них политическую пропаганду. Только теперь для этого нужно было переезжать из одного порта в другой, дожидаясь прихода эскадры.
Работа шла успешно, Новиков отдавался ей полностью. Жил он очень скромно, стараясь экономить вверенные ему средства. На судах гардемаринской эскадры были сформированы революционные кружки. Кроме того, Новикову удалось наладить прочную связь с командой крейсера «Макаров», который строился во Франции, в Тулоне.
Два лета подряд (1908, 1909) Алексей Новиков посвятил работе в «летучем отряде». За это время он побывал в разных странах Европы (Франция, Испания, Италия) и Северной Африки (Тунис, Египет). Надо признать, что круг его интересов выходил за рамки революционной работы; острый глаз будущего художника жадно схватывал всё необычное и занимательное, прекрасная зрительная и эмоциональная память бережно складывала в общую копилку разума и сердца новые впечатления и ощущения, запасливо подбирала разбросанные по свету детали жизни и быта людей — таких разных и таких одинаковых одновременно.
Письма Новикова-путешественника отличают наблюдательность, желание анализировать любое явление и делать социально значимые выводы, вместе с тем — проникновенный лиризм, «задумчивый» синтаксис. Безусловно, это не просто письма — это путевые заметки будущего писателя. Он словно примеривается к этой роли, и она ему явно нравится.
О Тунисе он пишет не просто как наблюдатель, а как истинный революционер, борец с социальной несправедливостью:
«В европейской части — грандиозные каменные здания, крыши которых устроены горизонтально, так что на них можно устраивать прогулки, пить чай. И всё это выкрашено белой краской. На главной улице — роскошные магазины, богатые всевозможными товарами. Тут же расположены рестораны с просторными залами, из которых в распахнутые окна несутся звуки музыки… По аллее, которая тянется посредине улицы, а также и по бульварам ходит взад и вперёд несметное количество людей, принадлежащих к разным народностям и национальностям, одетых во всевозможные костюмы. Здесь вы можете встретить, не считая европейцев, и сипаев, и негров, и арабов, и местных евреев. Все они наряжены в белые плащи, на головах — либо какие-то белые чалмы, либо красные фески. У многих женщин лица закрыты чёрными покрывалами, но некоторые бедуинки, а также все еврейки ходят открыто, поражая своей красотой…
Походили по базару, фруктов — уйма, многих названий не знаю. Все лучшие места по Тунису захвачены французами, которые развели чудные виноградники, богатые плантации. Туземцы же обижены, разорены, доведены до невероятной нищеты. Европейцы, пришедшие сюда как завоеватели и наглые хищники, смотрят на них как на пастбище, на счёт которого можно жить паразитною жизнью. Глядя, например, на арабов, которые теперь кажутся такими забитыми и жалкими, не верится даже, что эти самые люди когда-то были главными двигателями прогресса, отличались в области математики, медицины, дали несколько прекрасных философов, покровительствовали науке и искусству…»
Более лиричен рассказ о Карфагене:
«В Карфаген приехали часов в девять ночи. Приискав себе ночлег, мы отправились бродить по местам бывшего города. Лунная ночь и звёздное небо. Ветер дует тихо. Тепло… Ни одного человеческого голоса. Только вода в заливе, плескаясь о берег, нарушает безмолвие. А ведь когда-то здесь, на этом самом месте, стоял знаменитый город, в котором, во время его расцвета, было около миллиона жителей, когда-то здесь были роскошные дворцы, чудные парки, замечательные водопроводы, хорошая гавань с её могущественным флотом, служившим страшною грозою для приморских государств…
Утром встали в пять часов… Забрались на высокий холм, тот самый, на котором стоял древний храм с известной бронзовой Астартой, на её вытянутые руки клали человеческие жертвы, предавая их огню. Теперь здесь устроен католический монастырь, при котором находится семинария, музей с карфагенскими древностями. Занималась заря, горя колоссальным пурпурным пожарищем. Постепенно потухали звёзды, быстро наступал рассвет, разгоняя тьму. Через некоторое время показалось, наконец, солнце, приветливо брызнув ослепительными лучами. Море, ласкаемое еле заметным ветерком, заиграло, отражая отблеск востока. По его поверхности, уходя от берегов, плавно скользило несколько небольших кораблей, белые, как снег, паруса которых отчётливо вырисовывались на синем фоне…»
Далее описание Карфагена сменяется экскурсом в историю Древнего мира:
«Вдали видны смутные очертания диких скал, угрюмо смотрящих на окружающее их водное пространство. Красивое зрелище. Пошли к развалинам. Я не буду их описывать, так как это заняло бы слишком много места. Скажу лишь о местном Колизее. Устройство его было такое же, какое имели все цирки того времени. Сохранились террасы. Кругом валяются мраморные колонны. Арена выложена мраморными плитами. В одном конце её находится, по-видимому, бывшая подземная тюрьма с надписью: „Здесь были замучены 7 марта 203 года св. св. Перепетуя и Фелицата, преданные зубам диких зверей“».
