Подобных примеров можно привести достаточно много. Но чаще всего цитируют известный фрагмент из письма лейтенанта Вырубова:
«На других кораблях адмирал не бывал с ухода из России… Командиров и офицеров считает поголовно прохвостами и мошенниками. Адмирал продолжает самодурствовать и делать грубые ошибки… Это продукт современного режима, да ещё сильно раздутый рекламой. Карьера его чисто случайного характера. Может быть, он хороший придворный, но как флотоводец — грош ему цена».
Забегая далеко вперёд следует сказать о том, что в последнее время появилось множество публикаций и книг, оправдывающих Рожественского и, соответственно, обвиняющих всех, кто посмел очернить адмирала, то есть прежде всего — А. С. Новикова-Прибоя. Например, в книге И. Л. Бунича «Мученик Цусимы» многочисленные нелестные отзывы о Рожественском офицеров 2-й эскадры Бунич объясняет тем, что командующий предъявлял к ним разумные требования по повышению боеготовности кораблей, а они в ответ обижались на него. И называет прежде всего лейтенанта Вырубова.
В сражении при Цусиме лейтенант Вырубов погибнет. Он откажется покинуть флагманский броненосец, который японцы расстреливали почти безнаказанно. Ибо Рожественский практически не руководил боем. Покидая «Князя Суворова», раненый адмирал передаст командование остатками разгромленного русского флота Н. И. Небогатову. Контр-адмирал Небогатов, получив этот второй (!) за всё время совместного плавания приказ Рожественского и убедившись в безвыходности ситуации, ночь спустя сдаст уцелевшие корабли в плен.
Итак, о Рожественском. Вполне закономерно, что к созданному в романе Новикова-Прибоя образу адмирала относились по-разному в те годы, когда появился роман, и позднее, когда в России наступила грандиозная переоценка ценностей.
В 1932 году, сразу после выхода первой редакции «Цусимы», критик В. Бойчевский в журнале «Земля советская» (№ 10) писал:
«Полнокровным дан образ адмирала Рожественского. „Бешеный адмирал“, самодур, подавлявший инициативу всего командного состава, изображён как лицо, типичное для правящей верхушки царской России. Грозная, боевая внешность, монолитная, несокрушимая твёрдость всей фигуры, прикрывающая полную ограниченность ума и бездарность как полководца, — эти черты заставляют вспомнить определение царской России как „колосса на глиняных ногах“».
Практически все послеперестроечные публикации, посвящённые «Цусиме», обвиняют Новикова-Прибоя и в искажении личности Рожественского, и, мягко говоря, в необъективности по отношению к другим офицерам эскадры. Упрёки эти, прямо скажем, порой оправданны. Новиков-Прибой иногда, увлекаясь, сгущает сатирические краски. Но в защиту писателя хотелось бы сказать следующее: изображая личные пороки (гипертрофируя их — это да) Рожественского, а также показывая его ошибки как флотоводца, Новиков-Прибой отнюдь не брал это с потолка. И свидетельств тому, каков был Рожественский в гневе (прозвище «бешеный адмирал» ему придумал не Новиков-Прибой, оно было в ходу и среди офицеров, и среди матросов), и тому, что громадная доля вины в поражении русского флота при Цусиме лежит именно на Рожественском, более чем достаточно.
Затянувшаяся стоянка на Мадагаскаре пагубно сказалась на моральном климате всей эскадры. В. Семёнов пишет по этому поводу: «После 8 февраля, т. е. по присоединении к нам „Олега“, „Изумруда“, „Днепра“, „Риона“, „Громкого“ и „Грозного“, общее недовольство бесцельной, а по мнению многих — и прямо вредной, стоянкой начало проявляться настолько резко, что адмирал оказался вынужденным нарушить своё молчание и в собрании флагманов и капитанов (не всех, но лишь старших) прочесть телеграмму № 244, полученную им ещё в половине января, и свой ответ на неё…
Телеграмма № 244 указывала, что после падения Порт-Артура и гибели 1-й эскадры на 2-ю возлагается задача огромной важности: овладеть морем и тем самым отрезать армию противника от сообщения с метрополией; если эскадра (по мнению её начальника) в настоящем составе не в силах осуществить этой задачи, то ей без малейшей задержки, как только обстоятельства позволят, будут высланы в подкрепление все боевые суда, оставшиеся в Балтийском море. В заключение адмирал запрашивался о его планах и соображениях.
З. П. Рожественский ответил: 1) что с теми силами, которые находятся в его распоряжении, он не имеет надежды овладеть морем; 2) что отряд старых, неисправных и частью по самой постройке неудачных судов, который намереваются послать ему в виде подкрепления, послужит не к усилению эскадры, а к её обременению; 3) что единственный план, представляющийся ему возможным: попытаться с лучшими силами прорваться во Владивосток и оттуда действовать на пути сообщения неприятеля (курсив В. Семёнова. — Л. А.).
Сколько помнится, было добавлено ещё несколько слов о пагубном влиянии продолжительной стоянки на Мадагаскаре как в смысле истощения физических сил, так и в отношении духа личного состава».
Итак, адмирал считал в данных условиях поставленную задачу практически невыполнимой. Уже после войны он писал: «Будь у меня хоть искра гражданского мужества, я должен был бы кричать на весь мир: берегите эти последние ресурсы флота! Не отсылайте их на истребление! Но у меня не оказалось нужной искры».
Командир броненосца «Орёл» капитан 1-го ранга Юнг был одним из тех старших офицеров, кто заранее предвидел печальный конец 2-й эскадры. Но, будучи человеком замкнутым, переживал грядущую трагедию в одиночестве.
28 декабря 1904 года Николай Викторович Юнг писал своей сестре с Мадагаскара:
«Что с нами будет дальше — пока ничего не известно. Моё личное мнение, что как было безумно отправлять нашу сравнительно слабую силу из Кронштадта, так и теперь безумно посылать дальше, когда весь наш флот на Востоке уничтожен и мы ничего сделать не можем с нашими старыми судами, которые взяты для счёта, за исключением пяти новых броненосцев. Это слишком мало, чтобы иметь перевес над японцами и их отрезать. Вот к чему привела наша гнилая система — флота нет, а армия тоже ничего не может сделать…»
Из письма от 2 января 1905 года:
«Вот действительно будет истинное счастье для бедной России, когда закончится война, так бессмысленно начатая благодаря слабоумию и недальновидной политике. Как было больно и жалко смотреть и слушать нашего принципала, провожавшего нас в Ревель и говорившего, что мы идём сломить упорство врага и отомстить за „Варяга“ и „Корейца“. Сколько в этих словах и детского, и наивного, и какое глубокое непонимание серьёзности положения России…»
Из письма от 2 марта:
«Надо признать, что кампания проиграна и бесполезно продолжать её. Это не простая победа японцев, а победа грамоты над безграмотностью: в Японии нет ни одного человека неграмотного, тогда как Россия одна из самых неграмотных стран…»
Команды кораблей на глазах разлагались. Например, на Масленицу в машинном отделении на «Орле» устроили пир, где главной закуской к рому была жареная свинина.
На следующий день матрос-скотник доложил капитану 2-го ранга Сидорову, что с корабля исчезла свинья. Сейчас же были вызваны на верхнюю палубу оба младших боцмана — Павликов и Воеводин.
