«Юнг имеет большой опыт океанских плаваний на старых фрегатах с парусным вооружением, хорошо знает море, чувствует корабль, но всё, что находится ниже броневой палубы, его мало интересует и для него непонятно. <…> В его руках после плаваний на фрегатах с парусным вооружением оказался броненосец самого нового типа, к тому же ещё недостаточно испытанный и требующий от руководителя больших технических знаний. Между тем командир по старой привычке прирос к ходовому мостику. <…> Влияние командира на организацию жизни корабля постепенно сошло на нет. Вопросы обучения команды и боевой подготовки корабля целиком перешли в ведение старших специалистов, которые негласно принимают все ответственные решения, лишь формально санкционируемые командиром, без проверки и обсуждения их».
Во время похода командир Юнг, часто получавший выговоры от командующего эскадрой, проявлял большую нервность и горячность. «Многие думали, — пишет Новиков-Прибой в „Цусиме“, — что при встрече с японцами он растеряется. Вопреки ожиданиям, он держался спокойно и не покидал своего поста…»
Но об этом разговор впереди…
Внимательный и, несмотря ни на что, романтически настроенный баталер Новиков при возможности с удовольствием обозревал океан, и зрительно-эмоциональная память его запечатлевала картины, которые потом появятся и в его морских рассказах, и в «Цусиме»:
«Под голубым веером неба дул ровный попутный пассат. Воды Атлантического океана загустели синевой, и по ним вслед за эскадрой катились волны, увенчанные белыми, как черёмуховый цвет, гребнями. Между ними, вспыхивая, жарко змеились солнечные блики. Кругом было безбрежно и пустынно. Наша эскадра, построенная в две кильватерные колонны, одиноко спускалась к южным широтам».
А вот другая зарисовка:
«По вечерам солнце скрывалось рано — часов в шесть. На смену ему, заливая простор пунцовым заревом, широко раскидывался крылатый закат. Но он, как всегда в тропиках, быстро уменьшался в размерах, тускнея, словно улетая в сторону Америки. И тогда в неизмеримых глубинах неба загорались крупные и яркие звёзды. Океан не отражал их, соперничая с небом собственными сокровищами — зыбучая поверхность, развороченная ветром и нашими кораблями, сверкала россыпью сине-зелёных искр. Можно было целыми часами, не уставая, любоваться и грандиозными мирами, что мерцали в вышине, и бесконечно малыми существами, что фосфорически светились в воде».
Алексей Новиков начал вести дневник, продолжал много читать. Чтением его руководил теперь инженер Костенко, ставший для него не только наставником, но и настоящим другом.
Хорошие отношения сложились у Новикова и с лейтенантом Гирсом, и со старшим сигнальщиком Зефировым, и с боцманом Воеводиным, и с вестовым командира Назаровым (какие письма помогал сочинять ему Алексей для нежно любимой жены Насти!), и с гальванёром Голубевым… Пожалуй, только один человек вызывал у него отвращение — унтер-офицер Синельников. Оказалось, не зря. Именно Синельникову было поручено следить за неблагонадёжным баталером Новиковым.
В Индийском океане эскадра попала в страшный шторм. Ураган бушевал трое суток. Любопытный Новиков, не столь подверженный морской болезни, как многие на корабле, при первой возможности поднимался на верхнюю палубу посмотреть, что делается наверху. Там он неоднократно встречался с таким же беспокойным Костенко.
Только интерес у них был разный. Новикова гнали на палубу любопытство и всеядность художника, а Костенко — любознательность и педантичность учёного.
Из «Цусимы»:
«К вечеру я поднялся на задний мостик. Там встретился с инженером Васильевым. Он был весь мокрый и всё-таки не уходил вниз, под прикрытие. Этот человек всегда меня удивлял своей неуёмной жаждой всё познать. И теперь, прячась от брызг и ветра за рубку, он стоял с секундомером в руке, наблюдая за размахами бури.
Напор ветра настолько был силён, что затруднял дыхание. Руки инстинктивно за что-нибудь хватались. Казалось, что бушующий воздух подхватит нас и, крутя, понесёт в пространство, как пушинки. Даже высота мостика не спасала людей от брызг и клочьев пены.
Васильев окинул глазами взъерошенный океан и заговорил, выкрикивая слова:
— Какая сила растрачивается напрасно! Если бы человек сумел использовать всю энергию бури, что можно было бы с нею натворить!
По его расчётам, длина волны иногда доходила до пятисот футов, а высота её равнялась сорока футам. „Орёл“, содрогаясь, дыбился и лез на водяную гору, как фантастически огромный бегемот, а потом, перевалив через неё, бессильно нырял носом в разверзшуюся падь, задирая к небу корму. В одну минуту он переваливался с борта на борт восемь раз. Мало того, в течение той же минуты броненосец в миллион пудов весом поднимался шесть раз на высоту четырёхэтажного дома — и всё это с такой лёгкостью, как будто он не превышал тяжести детской люльки. Несмотря ни на что, он шёл вперед десятиузловым ходом. Вместе с ним и мы испытывали четырёхмерное движение. В это время чем бы человек ни занимался — думал ли он о жизни или смерти, мечтал о счастье или отчаивался, работал или спал, творил молитвы или ругался, — буря не переставала мотать его в разные стороны и шесть раз в минуту поднимать, как на лифте, вверх на сорок футов.
Васильев восторгался своим броненосцем:
— „Орёл“ больше подвержен килевой качке, чем бортовой. Это объясняется тем, что он имеет форму заваленных бортов. Помогают тут ещё лучше и бортовые срезы. Волна, попадая на один срез, предотвращает размах судна в противоположную сторону. Все четыре однотипных броненосца — „Суворов“, „Александр III“, „Бородино“ и наш — сконструированы в отношении бортовой качки довольно удачно. А вот „Ослябя“ сделан по-другому, а потому и крен у него больше, чем у нас».
На четвёртые сутки море успокоилось. Эскадра два дня шла при благоприятной погоде. «На броненосце были открыты все иллюминаторы, люки, пушечные порты. Над ними тихо бродили редкие облака, радостно сияло солнце, лёгким дуновением ветра умерялась жара».
Во время похода много было разговоров о будущей стоянке у Мадагаскара. Ведь там отряд должен соединиться с отрядом адмирала Фелькерзама, который направился туда через Суэцкий канал. Туда же должны прийти крейсеры из России: «Олег», «Изумруд» и другие суда. А как обстоит дело с покупкой аргентинских и чилийских крейсеров? Держится ли осаждённый Порт-Артур и цела ли заблокированная в нём японцами 1-я эскадра?
Эскадра шла вдоль восточного берега Мадагаскара, постепенно приближаясь к нему.
«Справа, — пишет Новиков-Прибой, — широким веером раскинулась заря, безмерно щедрая на цветистые краски, на затейливую игру тонов. Океан ещё не проснулся, но уже румяно заулыбался. В такие моменты, обласканный чудесной свежестью утра, ждёшь чего-то необыкновенного и смотришь на всё широко раскрытыми глазами. Вот радостно заструились, пронизывая душистый солёный воздух, первые лучи солнца. Через минуту сразу всё изменилось: весь простор налился васильковой синью, зеркальная равнина расплавилась в косом блеске, вся в страстном и жарком трепете ослепительных бликов».
