— Вот они, моряки с разбитого корабля!»
Но размышлять даже над такими важными вещами было некогда: на «Орле» вовсю шла подготовка к царскому смотру. Всё мылось, драилось и начищалось до самого ослепительного блеска: по-другому у моряков не бывало (кстати, не бывает и сейчас).
26 сентября состоялся смотр.
Николай II, с бледным и будничным лицом, не соответствующим ни солнечному дню, ни нарядным, расцвеченным флагами кораблям, выступил перед выстроенной во фронт командой с краткой речью. «Он призывал нас отомстить, — пишет Новиков-Прибой, — дерзкому врагу, нарушившему покой России, и возвеличить славу русского флота». Говорил он без всякого подъёма, вяло, ибо ему приходилось повторять одно и то же на каждом корабле.
Рядом с государем стоял Зиновий Петрович Рожественский, «облачённый в полную свитскую форму, тот, который поведёт наши корабли на смертный бой. Массивные плечи его горели серебром контр-адмиральских эполет с вензелями и чёрными орлами. Широкая грудь сверкала медалями и звёздами. Брюки украшали серебряные лампасы. От левого плеча наискось к поясу перекинулась через грудь широкая анненская лента, переливая алым цветом шёлка, а с правого плеча свисали витые серебряные аксельбанты. Своей могучей фигурой он подавлял не только царя, но и всех членов свиты. В чертах его сурового лица, обрамлённого короткой тёмно-серой бородой, в твёрдом взгляде чёрных пронизывающих глаз запечатлелось выражение несокрушимой воли. Против своего обычая упрямо склонять голову, сейчас он сосредоточенно смотрел на царя, прямой, монолитный, как изваяние, и такой самоуверенный, что, казалось, никакие преграды не остановят его замыслов».
Был на «Орле» пёс, дворняга по кличке Вторник. «У него была большая любовь к морю. Он мог часами сидеть на юте или на заднем мостике и, словно поэт или художник, любоваться красотами водной стихии». Тянуло его, как всякого моряка, и на берег, но он очень боялся отстать от корабля и прекрасно знал все его шлюпки, а также всю команду.
На время посещения царя Вторника загнали в машинное отделение. Он с этим вполне смирился. Но в какой-то момент до его чутких ушей донеслась любимая им команда вахтенного начальника: «Катер к правому трапу!»
«Вторник, — читаем в „Цусиме“, — сорвался с места и с привычной ловкостью понёсся по трапам наверх. Двери в машинное отделение были кем-то открыты, и он выскочил на верхнюю палубу. Первым делом, как это всегда бывает у собак, сорвавшихся с цепи или вырвавшихся на волю из конуры, Вторник сладко потянулся и встряхнулся всем телом. Потом он высоко поднял голову с торчащими ушами и огляделся. Видимо, ему хотелось разобраться: что здесь происходит, кто уезжает и за кем надо поспевать. Уже одно его появление здесь смутило судовое начальство. Но Вторник ещё больше накуролесил. Он увидел группу людей, направляющихся к знакомому трапу, и, обгоняя её, с радостным лаем пустился галопом по палубе. В этой напряжённой обстановке, когда в присутствии коронованного гостя и высших чинов флота люди как будто оцепенели и даже сдерживали дыхание, вольность движений собаки привела судовых офицеров в такой ужас, словно им угрожал немедленный провал в морскую пучину. Что-то страшное надвинулось на корабль — ведь Вторник в своём неудержимом порыве попасть на катер может столкнуть царя с трапа в воду. Что тогда будет? Командир, сгибая дрожащие колени, стал ниже ростом и приоткрыл рот, как будто хотел крикнуть и не мог. Старший офицер даже крякнул и для чего-то поднял к треугольной парадной шляпе и левую руку. Лейтенант Вредный втянул голову в плечи, словно на него замахнулись кувалдой. Растерялись и остальные офицеры: одни побледнели, у других задёргались губы. Можно безошибочно сказать, что перед каждым из них стоял один и тот же жуткий вопрос: из-за чего придётся пострадать? Из-за собаки, паршивой дворняжки. Вероятно, в это мгновение она возбуждала у судового начальства такую ненависть к себе, что участь её была решена: после смотра она с балластом на шее полетит за борт.
Великий князь Алексей Александрович, оглянувшись, укоризненно качнул головой Рожественскому, а тот, стиснув челюсти, посмотрел на офицеров таким уничтожающим взглядом, который как бы говорил:
— Ну, всем вам конец: разжалуют в матросы.
Царь в этот момент находился на нижней площадке трапа. Он только что хотел шагнуть на катер, как к его ногам кубарем скатился Вторник. Царь дёрнулся и, ухватившись за поручни, неловко изогнулся. Один из мичманов, стоявших на площадке трапа в качестве фалрепных
[9], оторопел, но другой не растерялся и, схватив Вторника за шею, крепко прижал его к себе. Всё это произошло в несколько секунд, и все ждали, что сейчас последуют страшные взрывы молнии и грома. Но царь, опомнившись, вдруг заулыбался и, погладив пса по спине, ласково промолвил:
— Ах, собачка. Какая милая собачка.
И шагнул на катер. Напряжённая атмосфера сразу разрядилась. Вся раззолоченная императорская свита, словно по команде, заулыбалась. Каждый из высших чинов, начиная с великого князя и кончая адмиралами, считал своим долгом, спустившись по трапу, погладить Вторника, и каждый приговаривал на свой лад:
— Удивительный пёс.
— Славная собака.
— У него исключительно умные глаза.
— Красавец, какого редко можно встретить.
И даже всегда мрачный Рожественский изобразил на своём суровом лице улыбку и, потрепав по спине Вторника, пробасил:
— Четвероногий моряк. Видать — патриот.
Оживилось и наше судовое начальство. Командир выпрямился, улыбнулся и стал выше ростом. Старший офицер опустил левую руку и браво выпятил грудь. Просияли и остальные офицеры, точно им предстояло получить высочайшую награду. Теперь каждый из них смотрел на собаку с таким восторгом, как будто она совершила выдающийся военный подвиг».
Только Вторник не радовался, а с недоумением смотрел на катер, не понимая, почему его туда на этот раз не пускают. Не понимал пёс и того, что он «удостоился такой великой монаршей милости, которая осчастливила бы любого человека» из команды броненосца.
Из Ревеля эскадра двинулась в Либаву. Здесь в большой суматохе прошли три дня: догружались углём, провизией.
Накануне отхода из Либавы Новиков выехал из порта в город. Захотелось побродить по улицам, заглянуть в магазины. Конечно, не прошёл мимо книжного: надеялся подкупить ещё что-нибудь с собой в плавание, хотя уже в Питере запасся основательно. Неожиданно встретил инженера с «Орла». Знал, что фамилия его Костенко, что по его проекту строился их броненосец и что Костенко этот, как говорили, сам напросился в поход, от которого многие бы с удовольствием отказались.
Костенко дружелюбно поздоровался с Новиковым, поинтересовался, какие книги тот читает, и пригласил заходить к нему: библиотека у него с собой на корабле собрана большая.
Этот короткий разговор в книжной лавке положил начало совместной революционной работе и большой дружбе баталера Новикова и инженера Костенко, которому в своей «Цусиме» Новиков-Прибой даст другую фамилию — Васильев.
