Серьёзный отпор хулителям дал в своё время сын писателя Игорь Алексеевич Новиков (он ушёл из жизни в 1996 году) в двух публикациях: «Придуманное в „Непридуманном“» (Молодая гвардия. 1988. № 12) и «Если читать „Цусиму“ без предубеждения» (Литературная Россия. 1992. 23 октября).
Напоминая о великой читательской любви к писателю Новикову-Прибою, о многочисленных благодарных отзывах и публикациях о его романе, о серьёзных исследованиях творчества писателя, Игорь Алексеевич называет несколько весомых аргументов против обвинения в «очернительстве» Новиковым-Прибоем русского офицерства. И главный из них следующий: значительную консультационную помощь в создании романа оказывали писателю именно офицеры: В. П. Костенко, Н. В. Новиков, Л. В. Ларионов, К. Л. Шведе, Н. Н. Зубов, В. П. Зефиров, А. П. Авроров.
Если бы Новиков-Прибой описывал офицерство только чёрными красками, «то едва ли, — пишет И. А. Новиков, — оно отвечало бы ему сердечной симпатией и помогало в работе над романом „Цусима“. Это аксиома человеческих отношений».
Весомым аргументом сын писателя считает слова (уже упоминавшиеся) английского вице-адмирала Усборна: «…каждому морскому офицеру необходимо прочитать эту книгу, ибо она его многому научит».
Присоединиться к аргументации И. А. Новикова с полным правом мог бы и писатель Николай Черкашин. Вспомним, ведь именно он рассказал в своей книге «Взрыв корабля» о дружбе и переписке Новикова-Прибоя с Л. В. Ларионовым, К. Л. Шведе. Именно Черкашин дал пронзительный комментарий к сцене последнего разговора командира «Орла» капитана 1-го ранга Юнга с младшим штурманом Ларионовым — сцене, изображённой Новиковым-Прибоем с уважением, нежностью и скорбью. Именно Николай Черкашин написал о «Цусиме» искренние и выстраданные слова:
«Это не просто роман, беллетристика… Это литературный памятник русским морякам, сложившим головы на Тихом океане. Это хроника небывалой морской трагедии, это реквием по обеим Тихоокеанским эскадрам, это, наконец, энциклопедия матросской жизни.
В лице Новикова-Прибоя безликая, бессловесная матросская масса, какой она представала с высоты командирских мостиков, обрела в печати свой зычный голос. Заговорили корабельные низы — кубрики, кочегарки, погреба… И мир спустя четверть века после Цусимского сражения узнал о нём, может быть, самую главную правду».
Среди многочисленных, часто весьма противоречивых публикаций о Цусиме-бое и о «Цусиме»-книге встретилась очень симпатичная статья 1995 года, на которой хочется остановиться довольно подробно. Её автор — В. Водопьянов, лоцман Санкт-Петербургского порта, большой поклонник Новикова-Прибоя.
В. Водопьянов вспоминает, как в училище курсанты втянули в разговор о Цусиме уважаемого седовласого профессора — не участника боя, но успевшего в юности сменить гардемаринские погоны на мичманские.
— Эта тема бездоннее, чем сам Цусимский пролив, — сдержанно отозвался он. — Рассуждения тут ни к чему не приведут, нужны большие исследования. При штабе эскадры был официальный историк — Владимир Иванович Семёнов, капитан 2-го ранга. Поинтересуйтесь в нашей библиотеке.
Автор статьи не пропустил этого совета. И не просто поинтересовался, а внимательно проштудировал книги трилогии Семёнова. Отзывается о нём с большим уважением: «Моряк, писатель, участник боя. Его книги стоят у меня на одной полке с „Цусимой“».
«Но всё-таки, — пишет Водопьянов, — роман Новикова-Прибоя — главная книга о Цусиме. Да, написана матросом, но этот матрос в короткие часы отдыха читает „Введение в философию“ Паульсена и на равных ведёт беседы с самым образованным офицером на броненосце. Приходская школа за спиной? Но разве мало славных имён дала России приходская школа? Мужик, крестьянин? Но это была прочная и грамотная крестьянская семья».
Однако Водопьянову казалось, что у него всё-таки недостаточно аргументов для защиты любимого писателя. Хотелось найти фразу, весомую и неотразимую, как «прямое попадание двенадцатидюймового снаряда».
Помог случай.
«В погожий августовский полдень, — рассказывает автор статьи, — мы вышли на просторный балкон лоцманской станции на берегу Финского залива в Старом Петергофе. Кто подышать свежим воздухом, кто, наоборот, отравить лёгкие новой дозой никотина. Два лоцмана, инженер-электронщик и два молоденьких техника-связиста. Оптическое чудо — рефракция — приподняла над горизонтом очертания противоположного берега; по левую руку она же вытянула ввысь силуэт Кронштадта с его заводскими трубами, судовыми мачтами и куполом знаменитого Морского собора. По Морскому каналу в сторону Санкт-Петербурга шёл большой и тяжёлый сухогруз „Магнитогорск“, приближался к траверзу нашей станции.
— До него сейчас примерно двадцать два кабельтова, а можно разглядеть даже марку на трубе и бурун под форштевнем, — сказал электронщик.
— Ну и что? — спросил радист. — Видимость хорошая.
— Просто вспомнилось из „Цусимы“ Новикова-Прибоя: „Стрельбу из главного калибра открыли с дистанции девятнадцати кабельтовых“. А тогдашние линейные броненосцы по размерам были примерно с этот грузовик.
— Что с того?
— Да как-то не по себе представить, что с такого расстояния швыряются друг в друга полутонными игрушками.
— Слушайте вы больше этого Новикова, который Прибой, — опять встрял в разговор радист. — Матрос, баталеркой заведовал, а туда же. Там он описал, как команда стоит в очереди у лоханки с водкой, — вот это по его части. А недолёты-перелёты, повороты-построения — тут, простите за грубость, вспоминаются свинья и апельсины.
Мой коллега-лоцман из бывалых капитанов, обошедший весь свет, человек чётких мыслей и несколько резковатых суждений, шлёпнул обеими ладонями по железным поручням балкона, сжал пальцы до побеления суставов и отчеканил, не поворачиваясь к радисту:
— Вы безнадёжно запутались. На броненосце „Орёл“ в бою действительно участвовал баталер Новиков. Просто Новиков. Алексей Силыч Новиков-Прибой, когда писал роман „Цусима“, был уже известным русским писателем.
И добавил при общем молчании:
— А лохань для раздачи водки на кораблях называлась ендовой. Ен-до-ва.
Спасибо, коллега, за помощь и выручку».
А ваша покорная слуга от имени всех, кому дорога память об Алексее Силыче Новикове-Прибое, благодарит моряка Водопьянова за то, что он в своё время не поленился рассказать читателям эту любопытную и поучительную историю.
Имя популярнейшего в своё время советского писателя-мариниста Алексея Силыча Новикова-Прибоя носят названные в честь него улицы в разных городах, набережная Москвы-реки, круизный теплоход на Волге, библиотеки и литературные объединения.
Тёплая память о человеке и писателе живёт в мемориальной гостиной его квартиры в Большом Кисловском переулке в Москве, в музее на даче в Тарасовке и музее в селе Матвеевское, на родине писателя.
Хозяйка и экскурсовод домашнего музея на даче Новикова-Прибоя — Ирина Алексеевна Новикова, дочь Алексея Силыча. Биолог по профессии, жена писателя-натуралиста А. Н. Стрижёва, мама, бабушка, а теперь уже и прабабушка, Ирина Алексеевна на протяжении всей своей жизни ни на день не отвлеклась от возложенной на неё судьбой миссии — бережно хранить и собирать всё, что имеет отношение к жизни и творчеству её отца.
